Девятого мая была скидка – билет на поезд Москва-Грозный стоил всего лишь 600 рублей.
В поезде ехали в основном чеченцы.
Одна русская бабушка ехала до Воронежа. Устроила скандал – разлеглась на два места, не дает сесть соседу. «Я войну прошла!» Сосед ей в ответ: «А я две войны». Соседу на вид лет сорок. Бабка раскричалась, «что тут творится в вашем поезде». Прибежала проводница, начальник поезда, – все чеченцы. Пытались ее успокоить. «Не надо разделять! Это не чеченский поезд, и не русский поезд! Это наш, российский поезд!» Бабка не угомонилась и сошла на промежуточной станции.
Была еще одна русская бабушка – она первый раз после войны ехала в Гудермес. Была там учительницей, в 1994 году бежала в Москву. «Чеченские дети всегда были самые ласковые. Вы не знаете Гудермес? Я прожила там всю жизнь. А вы докуда едете? До Грозного? А вы чеченец? Русский? Зачем же вы едете в Грозный?» У нее не было денег на белье. Двое чеченцев всю дорогу старались ей чем-то помочь и слушали ее. Рассказывали немножко про то, как сейчас снова хорошо там, в Чечне.
Только отъехали от Москвы – входит мент. «Кто на 14-м месте?» - я говрю: «Я». – «Докуда едем?» - «До Грозного». – «С какой целью?» - «Просто так. С туристической.» - «С какой – с какой? Гы-гы-гы. Турист, <...>. Аккуратнее там». Причем проверили только меня.
После двух дней пути ночью поезд въехал в Чечню. Я не спал, смотрел в окно. Кругом степь и вдали редкие огоньки. Поезд останавливался на каждой станции, люди выходили и исчезали в темноте. Это все бывшие казачьи станицы, сейчас там живут чеченцы. Кого-то это сильно возмущает, а меня почему-то нет. Мне просто очень хочется чтобы все были живы. Русские все равно сюда не вернутся, как немцы в Калининград.
На рассвете поезд переехал по мосту Терек. На обоих берегах у моста блиндажи, окопы и колючая проволока. Но все какое-то новенькое, аккуратное, как будто сделанное для учений. Никаких подбитых танков, поля кругом до горизонта засеяны, дороги видно что совсем новые, только машин на них нет. Ну так ведь еще очень рано...
Поезд долго стоял в Гудермесе. Шел дождь. На перроне (прямо напротив моего окна) бабуля начинала торговлю в ларьке и долго-долго вытирала каждую капельку с выставленных бутылок, метлой перегоняла грязную лужу в сторону, а покупателей не было. Это было первое грустное впечатление в Чечне.
Перед Грозным последняя остановка была в Ханкале. Рядом с железной дорогой, за бетонным забором – огромная военная база, главная в Чечне, целый город. На другой стороне – грязь, какие-то разбитые лачуги; говорят, скоро там все разровняют и наведут марафет. Первый раз вижу много людей – чеченцев и русских военных. Очень грустно, но это, наверное, от дождя.
Вот и Грозный. Вокзал. Перрон запружен людьми – стоят чеченцы, в основном мужчины, кто в тюбетейках, кто без них, несколько стариков заметил в папахах. Выхожу из поезда – и в голове мысль: «ой, мама, где я». Я ведь тоже жертва «средств массовой информации», голова забита стереотипами. Говорят кругом только по-чеченски, на меня никто внимания не обратил – чувствую себя, как в шапке-невидимке. «Где здесь туалет?» - «Там, за ДОТом». У калитки на выходе с перрона стоят какие-то местные «силовики», но никого не проверяют и не трогают, и меня тоже. Дальше – море машин, встречающих и таксистов. Я пошел пешком в город.
В Чечне у людей очень тяжелый взгляд, и поэтому все время кажется, что они немножко «недобрые». От этого как-то сложно войти в контакт, начать что-то спрашивать. Но стоит поздороваться или спросить дорогу, как сразу выходит наружу в словах и жестах настоящее дружелюбие, искреннее и очень кавказское. Мимо меня проехала старая «волга», в которой сидели ребята лет двадцати, и они стали кричать мне – кто я, откуда-куда и «как мне чеченцы». Потом – через полчаса – они еще раз догнали меня, нашли на автостанции и вручили белую тюбетейку. «От всего чеченского народа». Мы обнялись.
Есть вещи, которые бросаются в глаза сразу. Нет пьяных. Алкоголь в Чечне не продается почти нигде. Нищих на рынке нет - подаяния просила одна бабка, оказавшаяся цыганской гадалкой. Здесь вообще нет курящих женщин. Нет брошенных стариков и беспризорных детей. Причина на всем Кавказе одна – здесь нет понятия «дальние родственники». Женщины в городе одеваются очень красиво; в Чечне все они ходят только в юбках, но не обязательно длинных, а на голове всегда есть платок, но чаще всего чисто символический, служащий скорее украшением прически. Люди гуляют по городу. Менялы у старого рынка размахивают пачками купюр: «Доллары-рубли-евро!» Кто-то подумает, что я клюнул на пропаганду или смотрю вокруг через розовые очки. А я пишу только о том, что увидел.
На берегу Сунжи вырыта огромная яма и идет какая-то очередная грандиозная стройка, люди на дне ямы кажутся муравьями. На заборе прибита табличка: «Турецкая компания <...> приносит свои извинения уважаемому чеченскому народу за временные неудобства».
Напротив стройка уже закончилась – там стоит главная грозненская мечеть «Сердце Чечни», она же – им. Ахмада Кадырова. Она действительно очень красивая, и как говорят в Грозном – крупнейшая в Европе. Правда, я уже про несколько мечетей слышал, что они в Европе крупнейшие, но в России вряд ли есть больше. Вокруг мечети устроили большой парк, так что ее ни с одной из сторон не заслоняют другие дома, а через улицу на нее смотрит главный памятник Ахмаду Кадырову. В Чечне их сегодня больше, чем было некогда бюстов Ленина, но этот – самый главный, потому что поставлен на месте снесенного «дворца Дудаева». Чтобы что-то кому-то доказать, видимо.
Когда я шел мимо мечети, со мной сравнялись ребята из местного нефтяного вуза, и стали мне про нее рассказывать. Показав на памятник, они назвали Кадырова нашим первым президентом. Так сейчас всех в Чечне учат, называть его по правде четвертым ни у кого язык не поворачивается. То, что больше всего бросается в глаза в Грозном – это портреты отца и сына Кадыровых. Под фотографиями Ахмада-Хаджи обычно написано «помним и любим», под Рамзаном – «гордимся тобой». На каждом углу натянуты плакаты с цитатами из их речей, а также из речей Владимира Путина. Новый президент России здесь пока никак не котируется (он же не сын своего предшественника). Много вывесок с текстами вроде «Ахмад-Хаджи Кадыров – спасение, гордость и совесть чеченского народа», и именно ему посвящены все праздничные плакаты на 9-е мая, т.к. здесь это прежде всего день гибели «первого президента», а не день победы. Для меня все эти смешные вывески были диковинными, я их всюду фотографировал, а местные жители не обращают на них совершенно никакого внимания.
В Грозном есть один православный храм, Св. Архангела Михаила, – совсем недалеко от мечети. Раньше он был с синими куполами, теперь с золотыми. В войну его кто-то разрушил, а теперь его отстроили заново. Он почти все время закрыт, а калитку охраняет какой-то чеченский боевик с автоматом. Других христианских общин в Грозном нет.
Город уже почти весь восстановлен, и очень трудно отыскать где-то следы войны. Только на окраине в одном месте я видел ворота, превращенные в сито десятками пуль, а рядом с новым автовокзалом еще стоял заброшенный частный дом, когда-то кем-то превращенный в крепость с бойницами.
Почти все вывески на русском языке, и только на нескольких новых памятниках надписи повторены на чеченском. Один из них – совсем новый, очень красивый, - чеченским матерям. Другой – во многом уникальный: это единственный уцелевший памятник эпохи Дудаева, поставленный в память о геноциде чеченцев. Нынешние политики тронуть его не решились. Сюда в начале 90-х свезли обломки старинных чеченских надгробных плит, а в центре композиции – огромная торчащая из земли рука, сжимающая кинжал. Большая надпись на двух языках сильно разбита в войну, так что сложно прочесть, сколько же тысяч чеченцев погибли во время депортации в Казахстан...
Всё – имени Ахмада Кадырова. Главный роддом – имени его матери, кажется (может быть и жены). Имени Рамзана еще ничего нет, но есть проспект Владимира Путина. На плане я нашел улицу Хрущева, но не дошел до нее сам. Ему чеченцы благодарны за Возвращение, и это серьезно. А так в Грозном на первый взгляд остались лишь два старинных названия – река Сунжа да площадь Минутка. Эту площадь все помнят по выпускам новостей. Руины вокруг нее уже снесены, и идет строительство каких-то новых помпезных зданий.
Мне негде было ночевать в Грозном, и я в тот же день поехал на маршрутке в Итум-Кали. Это большое село на самом юге Чечне, километрах в двадцати от границы с Грузией. Туда с местным проводником ходил Лермонтов, а еще там раньше был огромный музей-заповедник старинных чеченских башен. «Газель», в которую я сел, была битком набита, – как и везде на Кавказе, водители здесь не отправляются, пока в микроавтобус не залезет человек пятнадцать-двадцать. Кроме одного парня, все были пожилые женщины, возвращавшиеся с рынка. Первые две-три минуты мы все молчали, а потом вдруг резко – после одного-другого вопроса – они стали меня наперебой расспрашивать, похвалили за то, что я не побоялся приехать к ним, и стали угощать свежим хлебом. Стало весело. Дорога шла по необыкновенно красивому Аргунскому ущелью, в котором я, к сожалению, не сделал ни одной фотографии. Я не был в горах несколько лет, и теперь мне казалось, что такой красоты ни в Абхазии, ни в Приэльбрусье, ни в Альпах нету. Каждые несколько километров, на всяком хоть чуть-чуть удобном месте среди гор (все горы там покрыты густым лесом), были деревни. Очень бросалось в глаза, что всюду все дома новые, только что построенные, из одинакового красного кирпича, и к каждому дому – даже в тех селах, где этого до войны не было, - подведен газ. Среди всего этого новодела – красных кирпичей, ярко-желтых газовых труб, и зелени, – выделялись старые кладбища. В каждой деревне они ухожены и ограждены новой оградой, и все люди в автобусе – меня это поразило – про себя читали молитву, проезжая мимо каждого кладбища. Мужчины при этом умывали руками бороды. Надписи на старинных каменных надгробиях выполнены арабской вязью. На нескольких кладбищах отдельными рядами стоят высокие железные шесты с коваными будто бы флюгерами; это могилы погибших на газавате. Священной войне с Россией. Насколько я понял, так похоронены те, кто воевал за Дудаева, так как во вторую войну тела боевиков наши депутаты по каким-то соображениям запретили отдавать родственникам.
Во всех деревнях в последние несколько лет построены маленькие мечети. Все они не похожи друг на друга, и некоторые – очень красивые.
Тетеньки выходили в своих деревнях, и ближе к Итум-Кали мы остались вдвоем с водителем. Его звали Хасан, он был очень добрым и все порывался меня где-нибудь накормить. Жаловался, что надоели бесконечные проверки, что люди стали умирать ни с того ни с сего – от повышенного давления... На блок-постах маршрутку обычно не тормозят, но чтобы у меня не было лишних проблем, на въезде в Итум-Калинский район Хасан передал меня военным, которые досмотрели вещи и записали мое имя в журнале. На блок-постах в горах вместе служат русские и чеченцы, и чеченцев теперь здесь больше, но все почему-то в разного цвета камуфляже – может, из разных ведомств... или в прошлом из разных отрядов.
В сельской местности большинство мужчин работает сотрудниками милиции. Другой работы здесь почти нет, и такую политику выбрал Рамзан Кадыров. В некоторых селах в отделах милиции служат по нескольку сотен человек. В Грозном ситуация другая – там огромное число рабочих мест на многочисленных стройках.
Итум-Кали находится в том месте, где долина Аргуна вдруг расширяется. Склоны гор вокруг безлесные, а на одном из них выложена белыми булыжниками какая-то устрашающая надпись (последнее слово – «Аллах»). Стоя на земле, ее не прочесть, так как она предназначена была, видимо, для русских летчиков-истребителей. Село расположено на обоих берегах реки. Остатки древней крепости и старинная мечеть (она отремонтирована и действует) находятся на правом берегу, но на них мне удалось только посмотреть издалека.
У меня была мечта забраться в самый высокогорный район Чечни, где нет нормальных дорог и совсем недавно еще не было электричества. Я хотел пройти за несколько дней по тропам из Итум-Кали через Шарой в Шатой, но для этого нужен был пропуск в пограничную зону. За ним я пошел в местный отдел милиции – он выглядит как целый военный городок в центре села.
Здесь начались мои неприятности. Сотрудники, которых я встретил первыми, отвели меня в кабинет к начальнику уголовного розыска – русскому военному, которому я сразу ужасно не понравился. Вместе со своим подчиненным-чеченцем (самым противным чеченцем из всех, с которыми я общался), он начал меня допрашивать. Проверив во всех инстанциях, не состою ли я в розыске, он перешел к досмотру моих вещей. Рюкзак у меня оказался «шайтанский» (т.е. такой же, как у боевиков), спальник – почему-то цвета ислама, и даже Библию он пролистал очень тщательно. Перечитал все смс-ки в мобильнике, изучил записную книжку... По его мнению, я либо шел «копать черемшу» (помогать боевикам в лесу), либо мои друзья, посоветовавшие мне посетить Итум-Кали, были агентами боевиков и направили меня сюда, чтобы на пути в Шарой меня захватили в плен. После долгого и скучного разговора, тупых вопросов, угроз вроде «доставай скорей – сейчас побью – мне домой пора», меня заставили написать объяснительное письмо и предписали покинуть Итум-Кали сегодня же. Уже был вечер, и машин в Грозный из села не предвиделось, но это начальников угрозыска не интересовало. Меня передали в руки местных милиционеров – молодых чеченских ребят, с которыми мы стали весело общаться во дворике. Все они мне очень сочувствовали, но что делать – никто не знал. В конце концов, когда уже стемнело, они взяли меня с собой в домик, где ночевали сами (это была недостроенная пекарня, превращенная в казарму местной милиции). Там я и спал – единственный раз в Чечне.
Общаться с ребятами было, конечно, весело, но две вещи меня утомили очень. Во-первых, мне постоянно говорили о том, что я должен в следующий раз приехать к ним в гости с красивыми девушками (на всю компанию), а во-вторых – меня несколько раз начинали уговаривать принять ислам, один раз даже направив пистолет. Незаряженный, конечно, но все равно приятного мало. Все это меня очень утомило, и я уже сам захотел поскорее уехать из Чечни. Жажда путешествий, которой когда-то у меня было очень много, и которая сейчас ненадолго вернулась, совсем прошла.
Утром я пошел на центральную площадь села, чтобы ждать маршрутку на Грозный, и по пути фотографировал все вокруг. Таксисты пытались меня обмануть, говоря что автобус уже ушел и мне надо обязательно заплатить им 1000 рублей. Но я не повелся. Пока я слонялся по улице, около меня остановился шикарный джип, водитель которого был рад со мной познакомиться. Мы очень тепло побеседовали, сидя в машине. Он оказался бывшим депутатом чеченского парламента, родственником местного героя – защитника Брестской крепости (его именем названа главная улица Итум-Кали), владельцем лошадей и большой усадьбы в центре села. Он попытался помочь мне с пропусками и разрешениями (но безуспешно), а потом пригласил приехать как-нибудь к нему в гости. Он не требовал привозить с собой девушек, и у меня сразу как-то улучшилось настроение.
В Грозный на маршрутке я поехал снова с Хасаном. Он опять порывался меня накормить, и на обратном пути уже не выдавал меня военным на блок-постах. Пока мы ехали, снова зарядил дождь. Меня поразило, что чеченцы больше не боятся русского человека с ружьем – в Шатое, когда боец осматривал салон автобуса в поисках подозрительных лиц, одна из женщин резко сказала ему, что ребенок у нее мерзнет и дверь надо закрыть немедленно. Что тот и сделал, поверив, что «все свои».
В Грозном я занялся поиском нового автовокзала, с которого отправляются автобусы в Ингушетию и дальше на запад. Добравшись в конце концов до него, я сел в автобус до Минеральных Вод, и на нем покинул Чечню. Погода вдруг улучшилась, и из окна были видны поля (опять-таки, все засеянные), горы вдали, и села из красного кирпича. В Ингушетии была последняя и самая тщательная проверка документов. Вещи, правда, доставать не просили. Ночью я вышел на окраине Минвод и решил дальше ехать по трассе стопом. Водителем первой же машины оказался абазин, ехавший, как и я, из Чечни домой. С ним мы очень здорово пообщались, он удивительно рассказывал историю своего народа, вместе мы вспоминали Абхазию, где он тоже не раз бывал... А потом он свернул к своему поселку. Следующий водитель был русский, все время мрачно молчал, и тут я подумал, что не хочу ехать дальше так, автостопом. Мне не хотелось ни с кем из водил говорить о Чечне и чеченцах. Больше всего не хотелось спорить, не хотелось нарваться на того, кто их ненавидит, а это было вероятнее всего там, в Краснодарском крае. Я снова пересел на «регулярный» транспорт. Последняя неприятность случилась на вокзале Кавказской, где меня вновь до последней мелочи обыскали милиционеры, и потом с несколькими пересадками я как можно быстрее вернулся в Питер.
Я записал практически все, что увидел и что успел подумать по этому поводу. Можно было бы составить нормальный рассказ, который удобно читать, с прологом и эпилогом, где слова бы не повторялись дважды в одном предложении, а все повествование было бы стройным и логичным. Но тогда пришлось бы подбирать события друг ко другу, отбрасывать то, что не вписывается в канву, разбавлять кое-где впечатления литературными оборотами. Только тогда получилась бы, наверное, ложь. Правду получается рассказывать только отрывками, вся она все равно у Бога. Для меня очень важно это – без обобщений, без купюр, без выводов, без мнимой объективности, без ссылок на авторитет, без политкорректности и без морали в конце.