Автор ведёт пространственные рассуждения о становлении спелеологии на Алтае, исследования местных названий топонимики, сказаний кержаков и приводит такие философские возрения как: "На обратном пути я думал вот что. Не были ли затеяны эти пережитые нами катастрофы: перестройка, развал, деградация 90-х - в том числе и затем, чтобы сберечь нечто скрытое, спрятать тайну, сделать ее незаметной? Вместе с заглохшими заводами, запущенными полями и вымершими селами остались без внимания людей и такие места, как это. Кому выгодней передышка: спрятанному внутри, или стоящим на страже, или чертям, что еще станут сюда пробираться? Но это ведь ненадолго. Придет время, когда в котловине Неба появится новый провал - ближе к середине долины, там, где вода сейчас уходит под землю. И рано или поздно туда придут люди, которые захотят увидеть, что происходит на верхних плато."
 
Карта района
скрыть маркеры на карте

В 1981 году я учился на истфаке Алтайского госуниверситета, успев уже разочароваться в археологии. Копать землю лопатой оказалось неинтересно. Мне хотелось быть кем-то вроде Индианы Джонса, которого еще только снимал Спилберг, вдохновленный образом советского разведчика в шляпе - из недавнего "Тегерана-43".

Нью-эйдж в Советском Союзе начинался с Рериха, в журнале "Москва" опубликовали эзотерическую повесть его апологета Сидорова "Семь дней в Гималаях", призрак Шамбалы вставал над головами интеллигентов. В рериховском "Избранном", вышедшем в 1979 году в "Советской России", я нашел сочинение "Сердце Азии", в котором было несколько страниц про Алтай. "У Черного Ануя - пещеры. Ходы идут далеко, конца им не нашли". "Несколько всадников совсем особого вида были видны около пещеры. А затем ушли через подземный ход в свою страну. По их ходам даже на коне проехать можно".

Вместо археологии я записался в этнографы. Эта наука имеет дело с людьми, она придает реальный статус рассказам и легендам. В фольклоре должно найтись все.

В начале 1982 года я стал искать в Барнауле спелеологов. Если на Алтае есть пещеры, рассуждал я, должны быть люди, которые в них бывают. Они должны что-то знать, о чем-то догадываться. Они должны передавать друг другу таинственные истории со спрятанным внутри зерном правды.

Увы, "алтайских спелеологов" (как исторически сложившейся общности) не нашлось. Спелеология в то время распространялась контактным путем. В Сибири ее очаги существовали в Красноярске, Новосибирске и Томске. А в Барнауле оказался только Вячеслав Толмачев, подцепивший заразу в одном из этих центров. В конце 70-х он оставил след в истории, открыв крупнейшую пещеру Алтайскую, но распространить поветрие в городе за время своей активности так и не смог. Последним им инфицированным уже в 80-х стал Виктор Шугалеев, химик АГУ, выгнанный за хулиганство из альпинистов. В январе 82-го он взял в компанию Валеру Полунина, а на исходе зимы к ним присоединился я. Первой пещерой для меня стала Орешная за Красноярском. В ней действительно встречались ходы, по которым можно проехать на лошади, но добираться до них все равно приходилось ползком и на карачках. Так что Рериху я уже не так доверял. Об алтайских пещерах известно было немного, и это немногое я узнавал не от знающих людей, а в библиотеке, где был хороший краеведческий каталог. Такой информационный голод даже обнадеживал. Налицо был неисследованный континент, на котором любой мог стать первопроходцем.

Летом 82-го мы облазили прикатунский карстовый район: от Талдинских пещер до Алтайской, отыскав по дороге вход в будущую Кёк-таш. А в августе я в одиночку съездил в Верхний Уймон, где только закончилось строительство музея Рериха. Провел там одну ночь в разговорах с рерихистом Финаевым. За Катунью, на севере, взлетали над Теректинским хребтом НЛО, а вокруг села зияли в скалах "кырлычьи норы", мало похожие на входы в трансазиатский туннель. Осенью удалось побывать и в Черном Ануе, где "ходы идут далеко". На деле у каждой пещеры находился конец (скорее рано, чем поздно).

"Даже если вы отыщите пещеру, ведущую к Шамбале, вас не пропустят. Ход перед вами будет обрушен", - прозорливо предупредил нас с Полуниным барнаульский рериховец Цесюлевич (у него были какие-то расхождения с новосибирскими коллегами, да и те между собой не слишком ладили - каждый претендовал на свою долю расположения шамбалийских махатм). Он был совершенно прав. Мы уже знали, что пещеры заканчиваются завалами. Но что эти завалы можно разбирать, нас еще не научили.

Хотя учиться было у кого. Тот же Толмачев свою Алтайскую в буквальном смысле выкопал. Дело в том, что вход в эту пещеру можно было легко вычислить по топографической карте. Большое бессточное плато между двумя истоками реки Устюбы хорошо заметно на "километровке". На нее даже нанесен замкнутый овраг, в устье которого находится вход в самую большую пещеру Алтая. Правда, в 70-80-х секретные карты были недоступны народу, и Толмачев, который тогда готовил диплом, учась заочно на географическом факультете, попал на Метлевское плато только потому, что в 1972-ом там открыли глубочайшую на тот момент в регионе пещеру Геофизическую (127 м). Кстати, загадка, почему эту здоровенную водопоглощающую дыру, мимо которой буквально что не пройдешь, не нашли раньше томские спелеологи, рыскавшие по Алтаю всю вторую половину 60-х. Толмачев обнаружил на плато еще несколько воронок, под каждой из которых должны были находиться подземные полости. Вскрыл он сначала только две из них, но далеко не продвинулся из-за узостей и завалов. В конце 2004-го по его заделам пройдет Великан из Новокузнецка, пробив одну из этих пещер при помощи "технологии" до глубины двухсот с лишним метров. Но в 20 веке в распоряжении отечественных дыроломов была только кувалда.

Географ Толмачев подошел к делу с умом. Он выбрал овраг с самой большой на плато площадью водосбора и в течение нескольких зим наблюдал за "дыханием" устьевой воронки. В 1978 году в месте интенсивного выхода пара удалось разобрать ход, который привел в итоге на отметку минус двести сорок метров и дал многокилометровые боковые системы.

Итак, к лету 83-го я не только побывал в нескольких самых крупных пещерах Сибири, но и стал "этнографом". Статус надо было подтвердить участием в экспедиции, которую летом организовал научно-методический центр краевого управления культуры. Дорога лежала в Горную Колывань - в места, откуда началось освоение Алтая русскими в начале 18 века. Состав экспедиции предполагался сборным: были люди из новосибирского института истории, из Саратова приезжал фольклорист Байтуганов (нынешний руководитель "Васюганья"), фотографом стал барнаульский турист Михеенко. Алтайский университет представляли мы с Володей Северюхиным, намеренным получить полевые материалы, свидетельствующие о наличии у алтайских крестьян "исторического сознания" (что это - остается загадкой и поныне). Сам я собирался искать следы старообрядцев, начавших заселять Рудный Алтай еще до Демидова и породивших, собственно, легенду о Беловодье, по следам которой шел Рерих. Беловодье, как скрытая страна, упоминалась в одном ряду с Шамбалой и Агарти явно с подачи Рериха; во всяком случае, в книге Оссендовского, ставшей в первой половине 20 века главным источником слухов о "Царе Мира" и его подземной стране, это название еще не появляется.

Зиму я просидел в краевой библиотеке, но сведений об алтайских старообрядцах в связи с беловодской легендой нашлось немного. Одним важным источником был очерк публициста начала века Георгия Гребенщикова "Алтайская Русь". Там говорилось о том, что Беловодьем у крестьян, кержаков и горнозаводских рабочих называлась Бухтарминская долина за Камнем, куда бежали с подчиненной сначала Демидовым потом царскому кабинету Горной Колывани. "Камнем" для них был Тигирекский хребет, к юго-востоку от которого распоряжались уже джунгарские китайцы (это и позволило Рериху смешать легенды об истинно православном царстве с тибетскими преданиями). Другим источником оказались работы петрозаводского исследователя К. Чистова, связавшего распространение легенды о тайной стране в Западной Сибири с деятельностью старообрядческой секты бегунов.

О бегунской конспиративной организации я читал еще школьником в повести фантаста Полещука "Эффект бешеного солнца". В ней упоминались затерянные в забайкальской тайге селения, в которых рождались время от времени "крылатые люди". Вот что там было о бегунах: "В то время и зародилась тайная организация. Сильная, прочная, жизнеспособная. Состояла она из пристанодержателей и проводников. Попадет беглый крестьянин в бегунскую пристань, и поймать его становится почти невозможным делом. Это дом вдали от широких дорог, где беглый мог надеяться на помощь. Там и покормят, там и переоденут, и проводника дадут, и расскажут, как идти, с кем идти, а главное - куда. Ни один беглый через порог дома не переступал. Как правило, пристань была связана с ближайшими лесами сетью подземных ходов, и при малейшей опасности в доме оказывались только хозяева пристани. Все остальные уходили по тем же ходам на волю. В Ярославской губернии таких пристаней было свыше пятисот. И это только по данным полиции. В самой Москве было обнаружено около дюжины пристаней. И шли они цепью до Урала и до Астрахани... И некоторые пути вели в Сибирь".

Удивиться пришлось, когда я дошел до цитирования Чистовым рукописных "Путешественников", то есть ходивших тогда по рукам своеобразных "путеводителей в Беловодье". Большую часть этих текстов занимало перечисление географических пунктов, через которые следовали бегуны. Начинаясь от Москвы, Казани или Екатеринбурга, путь вел на Барнаул и Бийск, а далее - в Уймонскую долину в верховьях Катуни. Попасть на южноалтайскую Бухтарму этим путем (через Катунский хребет, Листвягу, Холзун) было куда труднее, чем из Колывани. Скорее всего, это был позднейший маршрут, получивший распространение уже в 19 веке, с ужесточением контроля на Западном Алтае и с освоением Катунской долины. Но удивило не это, а описанный в "Путешественнике" участок пути между Бийском и Уймоном. Там упоминались всего два селения: Талда и Устюба. Как населенные пункты они в наше время уже не существовали, и на доступных картах их было не сыскать, но мне эти названия были отлично знакомы. Бывшая деревня Талда и брошенный поселок Верхняя Устюба как раз ограничивали карстовый участок, пройденный нами минувшим летом. Более того, в тексте встречались такие, связанные с Устюбой слова: "вокруг много пещер тайных и в них живут скрытники".

Третьим попавшим в мои руки источником стала книга "Бухтарминские старообрядцы", изданная в 1930 году в Ленинграде по материалам экспедиции Сергея Руденко 1927 года. Среди статей о культуре осевших "за Камнем" беглых кержаков больше всего запомнились блеклые фотографии и зарисовки старообрядческих вышивок. В их строго геометрических узорах господствовала фигура свастики. Еще со школы начав изучать археологию, я немного представлял судьбу этого знака в Сибири. Он украшал керамику древней андроновской культуры, его использовали в качестве тамги обские угры. Но в одном контексте с беловодской легендой знак в первую очередь вызывал в памяти рериховские записки о черной свастической вере "бон" и "Утро магов" Повеля и Бержье, неосмотрительно опубликованное в начале 80-х в "Науке и религии".

Змеиногорск. В центре - остатки срытой Змеиной горы


В июле экспедиция собралась, наконец, на барнаульском вокзале и выехала на юг мимо Алейска и Рубцовска по казахстанской железнодорожной ветке. Рано утром поезд прибыл на станцию Третьяково, а в Змеиногорск мы добирались рейсовым автобусом - обычным "ЛиАЗом", которые ходили тогда по всем городским маршрутам. Дорога была пыльная, степь по пути постепенно всхолмлялась, и в сам город мы уже спускались с настоящего перевала. Россыпь домов заполняла компактную чашу, образованную сопками с редкой гребенкой деревьев. В центре чаши из пестрого муравейника крыш торчали огрызки бурого камня, за которыми блестело зеркало пруда. С востока, левее поднимающегося солнца, город осеняла большая гора с ретранслятором на вершине.

Наша пестрая компания поселилась в двухэтажной гостинице в центре города. Прямо с крыльца открывался вид на скальную стену, частью заслоненную колесом обозрения. Городской парк соседствовал с ямой карьера, которой обернулась вычерпанная до основания гора Змеиная. Город вырос вокруг огромного рудного бугра, который не просто срыли, а прямо выкорчевали из тела Земли, оставив неопрятное дупло с зияющими провалами корней - остатками боковых штолен. Этот разверзшийся посреди города дантов ад настраивал романтически. Тогда Стивен Кинг не написал еще свою "Безнадегу", но читая этот роман много лет спустя, я представлял именно такие рудничные руины.

Столовая, в которой мы обсуждали ближайшие планы, располагалась над карьером, на склоне Караульной сопки - той самой горы с ретранслятором. Проводник из местных поведал, что, по легенде, в сопке заключено подземное озеро, по которому плавает струг Ермака Тимофеича с червонным золотом. Легенда эта возникла непонятно когда и как, но желание привязать покорителя Сибири к этим краям примечательно. Вроде бы, сюда, на юг, он и стремился, хоть на самом деле остановился на тыщу верст севернее. А нет ли легенды о Ермаке, который не утонул? В 2006 году на берегу Змеиногорского пруда установили-таки четырехметровый ему памятник, тайком спасенный из Казахстана (стоял он изначально рядом с Павлодаром, на Иртыше, что тоже севернее, но ненамного). На склоне Караульной действительно выбивается из-под земли ключ. Дома заканчиваются уже высоко, с этой высшей городской точки видны и экзотических форм скалы, окружающие расположенное севернее Колыванское озеро, и темное таежное море, покрывающее на юго-востоке отроги Колыванского хребта.

Штольни, что вызывающе зияли на склонах карьера, мы с Северюхиным и Михеенко посетили в первый же день. Самая большая тянулась вглубь скалы метров на двадцать пять. Некоторые оказались залиты водой. Кроме больших дыр в скалах виднелось и много лазов поменьше, которые были оставлены на потом. Вползать в них по мокрой глине мои спутники готовы не были, да и у меня имелся всего один комплект одежды, который я перед пещерой выворачивал наизнанку, чтобы после не видно было прилипшую грязь.

Экспедиция наша работала с населением, которое называлось "информаторы". Мы начали это дело в самом Змеиногорске, а следующие дни разъезжали на выделенном транспорте по окрестным деревням: Барановке, Первокаменке, Шипунихе. В самом дальнем селении района, Новоалейском, нам пришла мысль добраться пешком через тайгу до затерянной где-то на Убе Карагужихи, и через несколько дней это было осуществлено, но покуда мы регулярно возвращались в городок для ночевки.

Полотенца с пресловутыми старообрядческими свастиками (крюками) я увидел сразу, они имелись в каждом селе, в каждом старом доме, в любой коренной семье. Сделанные не позже начала века домотканые полотнища со строго геометрическими узорами двух цветов, они служили вещными заклинаниями, оберегами от нечисти; день на них чередовался с ночью - синяя свастика с красной. Любопытно было, как принимали эти знаки во время войны. "Привыкли, - отвечали мне. - Наши, когда на фронт попадали, шутили про немецкие самолеты: во! кержаки летят!". Понятно, что к сороковым годам здесь, в степи, никаких кержаков уже не осталось. А полотенца кержацкие были, хранились...

Не уцелели в советское время и колдуны. Про них нам много говорили, любимая тема была для баек. В начале века ни одна деревня не обходилась без колдуна, а то и нескольких. Эти люди шутили по-своему: то в свинью оборачивались, то в колесо, а то терроризировали свадьбы и сводили с ума коней. Их вредное племя было изведено властями где-то в двадцатых, заодно с раскулачиванием.

Пока собранные фольклористами бабки распевались под медовуху, я успевал еще выслушать немало рассказов о змеях. Ромбические узоры змеиных шкур тоже оставили след в обереговых вышивках. Когда человек засыпал на покосе, змея заползала через его раскрытый рот и поселялась в желудке, откуда прогнать ее можно было, только выпив конского пота. Красные змеи-огневки были страшно ядовиты и прыгали на несколько метров, доставая с земли даже всадника. Змей-полоз оставлял за собой след, будто проволокли бревно, и жил в брошенных выработках.

Я все пытался свести разговор на старые рудники, но ничего примечательного не услышал. Рассказывать про них не хотели или не интересовались ими вовсе. "Ребятишки лазают...". "Входы геологи взорвали...". На окраинах сел попадались штольни, короткие, разведочные, наверно. На одной горке была действительно взорванная шахта, пробираясь между шаткими, завалившими ее ствол глыбами, я перемазался голубиным пометом и спускаться ниже просто не рискнул.

Нечто интересное я услышал только в первый день, еще в городе, - в квартире учительницы, местного краеведа. "Есть у нас такие... - замялась она - в штольни ходят и невесть что там делают". Насторожившись (речь, похоже, шла не о хулиганах, а о какой-то секте), я так ничего больше и не добился. Разговор шел при свидетелях, и на учительницу обратились взоры, словно бы она коснулась неприятной темы, которую не стоит трогать при чужих. Только много позже я вспомнил эту обмолвку и подумал, не имела ли она отношение к Альфреду Хейдоку или людям, связанным с ним.

Хейдок родился в 1892 году в Латвии, был в монгольской армии барона Унгерна, потом жил в Китае, где в 1934-м познакомился с Николаем Рерихом, получив от него "посвятительное кольцо", и с тех пор стал пламенным последователем учения "Агни-йоги". В 1947 году Хейдок вместе с семьей добровольно вернулся в Советский Союз. Сидел, освободился только в 1956-м. Длительное время жил в Казахстане, переводя книги Блаватской и другую оккультную литературу. В 1981 году Хейдок переселился в Змеиногорск, где оставался до самой смерти в 1990-м. К тому времени он совсем ослеп и практически не выходил из дома, но с ним не расставалась Людмила Вертоградская, встретившая его в шестнадцать лет, на Балхаше, когда ему было уже за семьдесят, и с тех пор ему попечительствующая. Амбициозная сорокалетняя Людмила Ивановна, брала на себя апостольскую роль и вполне могла собирать вокруг себя странных людей и темные легенды. В том числе и ее усилиями в Змеиногорске и под горой Синюхой до сих пор проводятся ежегодные рериховские конференции.

Весной 2007 года я узнал ту учительницу из восемьдесят третьего в смотрителе Змеиногорского краеведческого музея. Она путала подробности и время появления в городе сподвижницы Хейдока, но вспомнила, как та приходила с проповедями "Живой Этики" в местный клуб. О людях, посещавших тогда штольни, смотрительница не вспомнила ничего, зато показала место в рудничном карьере, где был засыпанный ныне вход. Осевшая осыпь щебня завалила его еще в 80-х - через несколько лет после того, как я в этой штольне успел побывать.

Дело было в последний змеиногорский вечер, перед тем как самая авантюрная и мобильная часть экспедиции ушла за казахскую границу, в сторону Убы. Не помню, чем занимался в конце того дня, но в сумерках, за час с небольшим до полуночи, я оказался на краю карьера, начинавшегося у ограды расположенного за автостанцией стадиона. Очень странно был устроен этот город. Самый центр: с одной стороны вокзал, с другой - парк с аттракционами, с третьей - царская кирпичная застройка, квартал архитектурных памятников. И между ними - зона отчуждения в виде чудовищного адского кратера. Ни одного местного жителя я здесь никогда не замечал, и ребятишки отчего-то там не играли.

С этого края, противоположного оставшимся от Змеиной горы скальным стенам, склон был крутой, осыпающийся щебенкой; лишь невысокий каменный уступ горизонтально перечеркивал рыжую осыпь, и в этом уступе зияло небольшое отверстие, заметное из расположенного напротив парка. Сверху найти его оказалось нетрудно - к нему вела натоптанная в щебне тропинка. Темнело, я включил самодельный налобник: обрезок китайского ручного фонарика, пришитый к ремню, провода от него шли к блоку круглых батареек в кармане. От нагретых камней поднималось тепло, из черной дыры веяло холодом - она была прямоугольная, меньше метра в ширину, полтора высотой, как дверь, чтобы войти согнувшись. По сторонам потолок подпирали черные деревянные крепи, сухие у входа и волглые, белесые от плесени в глубине. Внутри пол коридора выложен каменной плиткой, такого не встречалось здесь ни в одной штольне. Пройти вглубь удалось метров на шестьдесят, дальше ход оказался закрыт - не завален, а именно заложен гранитными глыбами. При желании их, наверное, можно было раскидать, только места не хватало, чтоб развернуться для работы. Я вернулся назад и увидел, что у входа кто-то есть. Явно не из наших, он сидел на камне над уступом и дожидался. "Клад ищешь?" - спросил он меня. Было уже темно, я видел только силуэт. Судя по голосу и манере говорить, это был человек средних лет, такого, встречающегося среди угрюмых, недовольных жизнью мужиков, саркастического склада. Я, привыкший, что местному жителю надо в первую очередь определить твой статус, кратко объяснил, кто я есть: сам студент, здесь в экспедиции, интересуюсь пещерами и рудниками. "Это вы что ли на автобусе катаетесь?" - мужика мой ответ вроде бы удовлетворил. "Знак видел?". Я не сразу понял, о чем речь, но он объяснил. Оказывается там, на каменной кладке, которой заканчивалась штольня, был нарисован знак: кержацкий, с крюками - свастика. Я никакого знака не заметил. "Фашисты?" - пошутил я неудачно, и мужик насупился, замолчал на некоторое время. Потом этим своим неприятным, злым и насмешливым одновременно голосом стал объяснять то, что я и без него знал. Что "четырехкрюшный крест" - это оберег, заговор от темных сил, своего рода печать. "В Библии написано, - сказал он, - Александр Македонский загнал гогов и магогов в горы и там в скале запечатал. Такой вот печатью. Пока не снимут, они не выберутся". Я хоть и историк был, но о библейских делах представления имел поверхностные. "А этот знак кто поставил?". "Кому положено, тот и поставил. Есть такие, что его убрать хотят. Я думал сначала, ты из этих".

Штольня Новочагырского рудника


Всего минут пятнадцать я слушал непонятного мужика, которого потом днем никогда и не узнал бы. Смутный его рассказ не очень-то хорошо отложился в памяти. Но речь шла о том, что пустоты в теле Земли никогда не остаются по-настоящему пустыми. Они не только заполняются водой и глиной, в них со временем заводится нечто, что нуждается в пространстве, но не выносит света. А заброшенные горные выработки самые опасные, потому что люди там были, наследили и ушли, освободили место, оставили пищу. "Вот мы сидим, так под нами еще восемь горизонтов шахты. Отвалами забиты, водой залиты, но не все, есть свободные. Что там сейчас? Это правильно, что они завалены-запечатаны. Никому открывать их не нужно". "Открывать", как я понял, собирались некие пришлые люди, которые думают, что сокровища там, под землей, для них спрятаны. Что их надо в мир выпустить, и всем хорошо от того станет. Только выкусить им придется, потому что на дураков пока управа есть.

Мужик показался мне не больно вменяемым, с приветом. Он еще оставался сидеть на камнях, когда я зашагал в сторону гостиницы. Безумных я не люблю, избегаю, и в этой встрече не увидел ничего смешного или значительного. Даже и не рассказывал никому о ней, кажется, и не вспоминал долго. Год спустя кое-что из услышанного отозвалось в рассказах Игоря Чайковского, о котором речь дальше. А на рубеже 80-90-х одновременно зашевелились барнаульские рериховцы (я тогда посещал иногда всякие сходки, где они встречались наряду с уфологами, экстрасенсами, оккультистами разных толков) и был издан перевод толкиеновского "Братства кольца". Очень знакомой показалась мне история подземной Мории, из которой пришлось бежать гномам, освободившим из бездны хтонический ужас. Сразу и стукнуло, что Мория - это имя махатмы, нашептавшего Блаватской "Тайную доктрину". Рерих ему сборник стихов посвятил - "Цветы Мории" (ничуть его не озаботила ассоциация с книжкой Бодлера).

Вернувшись тем летом 83-го с Убы, я в тот же день отправился догонять Валеру Полунина, который со студентами (студентками преимущественно) своего биофака снова отправился на междуречье Устюбы и Катуни. Настиг я их компанию по дороге к Талдинским пещерам, после которых мы направились на Чистые болота - плато в истоке реки Камышлы. Там, на краю найденной в прошлом году воронки, экспедиция простояла с неделю. Как выяснилось позже, лаз в этом слепом овраге с ручьем за пять лет до нас разобрал новосибирец Валентин Мишин с товарищами, а проход под первым колодцем пещеры расковырял потом Андрей Большаков из НЭТИ. К тому времени, как мы там появились, дыра представляла собой пещеру глубиной метров сорок, заканчивающуюся непроходимым завалом. В Новосибирске она значилась как Вечерний Променаж, а мы ее обозвали Экологической (по имени кафедры д.г.н. В.С.Ревякина, выделившего деньги на экспедицию по линии Географического общества). Всю неделю шли дожди, в перерывах которых мы бродили по окрестностям, либо спускались до завала и слушали доносящий из-за него шум воды. Один раз, оказавшись там один под парами разлитого на Шебалинском винзаводе "Осеннего сада", я попробовал проскользнуть между составлявшими завал глыбами, и это оказалось довольно легким делом. Правда, тогда я, струсив, полез обратно, а вот Полунин, вернувшийся сюда этой же осенью, назад не повернул, в результате чего вышел к водопаду, с которого началась глубочайшая пещера Сибири Кёк-таш. Ничто не может быть запечатано навечно - эта истина тогда усваивалась нами наглядно. Спустя два года завал Кёк-таш обвалился, когда мы были в пещере, и его пришлось разбирать изнутри. Это даже не показалось чем-то особенным.

В ста метрах от входа в Кёк-таш, с обратной стороны обрамляющего плато пригорка, мы нашли во время тогдашних блужданий пещеру, в которой когда-то жили люди. На входе, обращенном в сторону Катуни, сохранились следы каменной кладки, рядом вросла в землю лиственничная плаха, которую когда-то использовали как дверь, - в ней была прорезана Т-образная бойница. Тогда мне впервые подумалось, что это похоже на дозор, охраняющий плато. Только что там было охранять, кроме карстовых пустот в его недрах? После мы нашли такие некогда обитаемые пещеры и на краю Метлевских болот. "Вокруг много пещер тайных и в них живут скрытники"...

В университете я учился в одной группе с Игорем Чайковским. Он был мой самый близкий друг и, хоть интересы наши отличались, мы друг друга подтягивали: я его по части туризма, он меня - по алкоголю и женщинам. С исторической наукой у него были странные, диковинные отношения. За компанию со мной он пошел по этнографической линии, а диплом защищал про культуру чего-то там на острове Пасхи. Так вот, под новый, 1984 год, Игорь Чайковский женился в первый и далеко не в последний раз. Причем жена его, как позже выяснилось (в Барнауле она работала где-то в торговле), была родом из соседнего со Змеиногорским Третьяковского района, из села Ивановки, рядом с которым я побывал минувшим летом. Зимой мы одновременно завалили сессию и взяли академические отпуска, чтобы проболтаться год, не теряя студенческого статуса. В мае, как потеплело, отправились на заработки, порознь, но в сходном направлении: я - на Чарыш, строить силосные башни; он - на родину жены, пасти с тестем коров.

"Келья" смотрит на северную оконечность Неба


Строил я больше месяца, рабочих дней из которого выпало всего с неделю (то материала нет, то техники, то... се...). В свободное время мы с Юрой Потаповым (студентом-медиком и туристом, как раз подумывавшим, не примкнуть ли к спелеологии - это с ним мы пару лет спустя будем выкапываться из-под завала Кёк-таш) добирались до близкого села Усть-Пустынка и лазили по небольшим окрестным дырам. Там это развлечение было устроено не хуже, чем в Змеиногорске: вход в одну из самых заметных пещер (с подземным озером и подводным ходом) располагался прямо в деревне - между кладбищем и школьной оградой.

В июне, получив заработанное, я отправился проведать студенток из полунинской группы, проходивших свою биологическую практику именно в Змеиногорском районе. На базе, в Рязановке, их сразу не застал, зато добрался до Лазурки и, пытаясь отыскать либо их, либо местные рудники, два дня рыскал по окрестной тайге. Поднявшись на довлеющую там над всей окружающей местностью гору Ревнюху и озирая пространства на десятки километров кругом, я видел на раскинувшихся к юго-западу лугах пасущиеся стада коров и, будь у меня сильный бинокль, мог бы разглядеть рядом с ними Игоря Чайковского верхом на лошади. Впрочем, узнать, как рядом мы тогда были, довелось только осенью.

С Чайковским мы встретились в сентябре, после того, как я проторчал вторую половину лета там же, в окрестностях Чарыша, осваивая новые средства, выделенные на исследование пещер Географическим обществом СССР. Экспедиция состояла всего из четырех человек: Полунина, меня, бородатого юриста Шуры Селезнева и Вадима Константиновича Вистингаузена. Вадим оказался счастливо отыскавшимся осколком старой спелеологии, придавшим нашей компании и кампании легитимности. В 60-70-х годах он бывал на Алтае с томскими спелеологами, а потом работал в Западно-Сибирском карстовом отряде геологического управления до самого его расформирования. Притом, что бассейн Чарыша был одним из районов, которым отряд плотно занимался, а Вистингаузен аккуратно копировал для себя все материалы, оказавшись в результате единственным владельцем уникального архива. В июле-августе мы сначала обследовали окрестности Усть-Пустынки, а потом побывали на левом чарышском притоке Ине, в поселках Чинета и Тигирек. Как раз посередине между этими пунктами и находится гора Небо, ради которой, собственно, затеян этот рассказ.

Вид на долину Яровки с севера. Справа - массив горы Небо. Слева вдали - Прямухинский скальный гребень


В окрестностях Тигирека, бывшей казачьей крепости, притулившейся у подножия пограничного с Казахстаном Тигирецкого хребта, есть две большие пещеры: одну открыл Карстовый отряд, другая известна еще со времен побывавшего тут в восемнадцатом веке путешественника Палласа. Обе они со временем преподнесли нам уроки на затрагиваемую здесь тему "скрытых пустот".

Пещера Тигирек-2 расположена над левым берегом Ини, на высоком плато, через которое проходит дорога из Чинеты. Широкий вход в карстовой воронке со снежником нашли томичи. Двадцатиметровый колодец приводит в грот, на котором пещера считалась закончившейся - дальше была непроходимая узость. Это тогда, в 84 году... Через восемь лет мы спустились туда с новосибирцем Геной Максимовым, и проскочили эту узость с необычайной легкостью. За ней был уступ, под которым открылась огромная черная пустота - большой галерейный зал, спускавшийся, не теряя объема, до глубины ста тридцати метров.

Другая пещера: Ящур - находится напротив, на правом берегу, и не так высоко - вход выше реки метров на семьдесят, на склоне горы. Вход небольшой, но, войдя в него нагнувшись, попадаешь в просторный зал, освещенный дневным светом из провалов в потолке. Легенду об этой пещере записал дореволюционный фольклорист Гуляев: рассказывали, что в ней живет ящер, выползающий по утрам из глубины, производя шум и источая свет. Противоположная входу стена действительно озаряется, когда вышедшее из-за горы солнце бьет лучами в провал. А в гроте живет великое множество голубей, которые, взлетая разом, порождают издалека слышный гул - стены работают как резонатор.

Если спуститься по осыпающемуся толстому слою птичьего гуано в нижнюю часть грота, можно увидеть в стене, на двухметровой высоте, лаз. Вскарабкавшись в него, попадаешь в лабиринт нешироких ходов, разделенный на два этажа четырехметровым колодцем. Внизу пещера заканчивалась каменной комнатой, из которой дальше могла вести только совершенно негабаритная нора, упирающаяся, если присмотреться, в тупик. Так было, повторяю, в 84-м и в последующих годах, когда я заглядывал сюда, сплавляясь по реке или оказавшись рядом с Тигиреком по какой иной надобности... И только в десятилетний юбилей знакомства с пещерой, летом 94-го, я рискнул протиснуться по тупиковому лазу дальше, промокнул животом собравшуюся в нем лужу и без труда выбрался в большой зал с замечательно красивыми нетронутыми сталактитами. Пещера оказалась, по меньшей мере, в два раза длиннее, чем считалось, хотя я попал в эту малодоступную часть не первым - в дальнем конце обнаружились наскальные автографы усть-каменогорских коллег из клуба "Сумган".

Так вот, Игоря Чайковского я встретил уже в сентябре и выслушивал рассказ о том, как он провел лето, в пивном баре "Мочалка", расположенном в центре Барнаула, на Комсомольском проспекте, у Русских бань. Игорь пас коров и июнь, и июль, узнав много нового и о нравах этих животных, и об обычаях обслуживающих их пастухов. Он научился запрягать коня, щелкать кнутом, стрелять из ружья, и сам уже изрядно оскотинился. Ему осточертел однообразно выпивающий тесть, и он сошелся с местным охотником Николаем Петровичем. Тот был родом с Верх-Убинского и долго жил в Андреевском, поселке неподалеку от Тигирека, стоящем близ перевала дороги с Ини в другой приток Чарыша - реку Белую. Петрович почувствовал в Игоре этнографический интерес и долго кормил его, как историка, байками о кержаках, которых немало в жизни навидался, а еще больше о них наслушался. Когда Игорь уже засобирался обратно в город, Петрович взял коней и устроил ему прогулку по местам своей молодости. Они перебрались через реку Белую, пересекли верховья Ханхары и поднялись на гору Сердцеву, по которой, над ущельем Ини, проходит дорога из Тигирека. С вершины Петрович указал на горный массив, лежащий по ту сторону сжатой в этом месте скалами инской долины, и сказал: "Там - Небо!".

Дабы понять, что это значило, надо вкратце раскрыть содержание одной из тех легенд, которыми Петрович потчевал Чайковского все несколько недель до того. Говоря коротко, он рассказывал, что в середине прошлого, девятнадцатого века, когда старообрядцы, выдавливаемые густеющим потоком переселенцев из обжитых мест, стали уходить с притоков Алея и Чарыша южнее, на таежную глухую Убу, им пришлось там столкнуться с самыми натуральными чертями. Сначала те прикидывались китайцами, которые заправляли по верховьям Бухтармы и Иртыша, но нормальным китайцам в российских кабинетских землях делать нечего, а эти зачем-то шли на север, в сторону Колывани. Нечасто, но регулярно пробирались через тайгу по двое, по трое, избегая людей, но попадаясь-таки иногда на глаза. Чертей в них опознали как раз в тех местах, где мне удалось побывать летом 83-го, - Петрович упоминал большие пороги, которые перегораживают Убу чуть ниже Карагужихи. Началось с того, что двух бродячих китайцев задержал забравшийся в эту глушь урядник, - самим кержакам, вероятно, до бродяг особого дела не было. Урядник был легендарный, из казаков, звали его Степан, а поскольку происходил он с крепости Форпост на устье Убы, то звали его Устюбинским, коротко - Устюбой.

Тут бы мне и заподозрить, что Игорь меня разыгрывает им самим сочиненными байками. Но поймите - он не слишком интересовался моими делами. Возможно, я ему когда-то рассказывал и о своем походе на Карагужиху, и про бывшую деревню Устюбу с ее пещерами, но ведь с тех пор уже год прошел! Невероятно, если он это припомнил теперь, чтобы слепить такую историю. Надо еще иметь в виду, как он все это рассказывал: не как замшелую былину, а будто сюжет прочитанного романа. У самого Чайковского имелись писательские амбиции, но в этом случае, скорее всего, уже исходный, услышанный им рассказ был достаточно стройно изложен. Этот охотник Николай Петрович служил в погранвойсках и какое-то время работал в Староалейском в милиции - не дикарь.

Так вот, урядник Степан Устюба с подручными изловил на лесной тропе пару неустановленных личностей и запер их в сарае ближайшего опорного пункта охраны правопорядка. Хоть деревня была кержацкая, но какая-то общественная избенка для гостей там имелась. И сидели задержанные взаперти два дня и три ночи, пока казаки справляли поблизости свои дела - скорей всего, просто охотились. И все три ночи вокруг деревни происходило черт знает что, как в диканьских рассказах Гоголя, - нашествие нечисти, вой и скрежет зубовный. Узнав о безобразиях по возвращении в деревню, Степан учинил пленникам строгий распрос. И обнаружилось, что к роду человеческому они имеют принадлежность не самую прямую. Имелись ли в виду подпиленные рога и вертикальный зрачок, как у Хеллбоя и ситха из первого эпизода "Star Wars" (напомню на всякий случай, что до появления этих фильмов оставалось лет двадцать), или некие нечеловеческие способности - неясно, но урядник решил немедленно конвоировать пойманных монстров туда, где с ними смогут разобраться компетентно, - в Синоде ли, в Академии Наук или в Управлении полиции - все равно. Но не успели казаки сколько-нибудь далеко отойти от селения, как конвоируемые попрыгали с обрыва в струи Убы и были унесены прямиком в пороги. Большие убинские пороги (которые сплавщики называют БУП) - это такая мясорубка, после которой найти что-нибудь затруднительно. Вот тела китайских чертей и не нашли, сколь ни искали.

А ведь в ходе недолгого, но пристрастного допроса (на котором Степан то ли жег их огнем, то ли крестом угрожал, да и вообще непонятно, на каком языке с китайцами объяснялся) удалось выяснить, что пробираются черти в Россию затем, чтобы освободить своего заточенного в северных предгорьях хозяина. Или даже все эти обстоятельства прояснились много позже, от других изловленных чертеняк, потому что охоту на них вскоре сочли своим первейшим долгом не только жители одной убинской деревни, но и все кержаки по эту и по ту сторону водораздельного хребта. (По этому хребту ныне проходит граница с Казахстаном и называется он сначала Тигирецким, потом Коксуйским, затем Холзуном и Листвягой, доходя до самого истока Катуни и горы Белухи).

Степан же Устюба после того случая полицейскую службу бросил и, собрав вокруг себя небольшую отчаянную шайку, долго бродил по горам и долам, жестоко пытая каждого встреченного иноземца и не гнушаясь уже ради святого дела и грабежом. Слухи о нем доносились некоторое время с восточной стороны - из-за Чарыша, Ануя и реки Песчаной, но потом заглохли. А вокруг Тигирецких белков еще долго передавали из уст в уста, что цель Устюбы - отыскать ту гору, из которой до сих пор не может выбраться бесовский хозяин, который пытался взобраться на Небо, чтобы заявить свои права, но был оттуда низвергнут.

И вот через сотню с лишним лет бывший пограничник и мент Николай Петрович, знавший эту седую легенду с детства, испытал озарение, когда в очередной раз увидел известную всем и каждому на чарышской Ине гору Небо, которая, мало того что названа так странно с незапамятных времен, но еще и имеет на вершине обширную вмятину типа кратера и уходящую в недра бездонную яму. Понятно, что именно сюда был сброшен с небес возомнивший о себе черт, сюда пробирались с юга-востока китайские бесопоклонники и как раз это место безуспешно разыскивал, да так вроде бы и не нашел казак Степан Устюба. Стоя рядом с Петровичем на горе Сердцевой, Игорь Чайковский различил на восточной стороне инской долины выположенное плато, обрывающееся к реке скальными стенами, но чтобы добраться до него в обход, через Чинету, у них уже не было времени.

Допивая под рассказ Чайковского пятую кружку плохого советского пива, я вспомнил прошлогоднюю встречу в Змеиногорске и подумал: уж не Николаем ли Петровичем был мой ночной собеседник? Впрочем, одним чудаком местность не могла ограничиться. Я не собирался больше заниматься фольклором, мой будущий диплом был посвящен орнаментике вышивок, поэтому не скажу, что басня заинтересовала меня чем-то кроме любопытной информации о "бездонной яме". Я уже и в трансазиатский туннель Алтай-Шамбала не очень-то верил, мне было интересно просто найти по-настоящему большую пещеру. Только поэтому я, конечно, запомнил про гору Небо и при случае расспросил о ней Вистингаузена. Он это место хорошо знал.

Вспомнить байку про заточенного под землей беса пришлось десять лет спустя, и тут стоит восстановить хронологию. Про "сибирскую башню Сатаны" я впервые прочитал в 1994 году, когда уже жил в Новосибирске. Она упоминалась в интервью некоего французского геополитика-эзотерика Жана Парвулеско газете "Завтра". Интервью брал Александр Дугин, и теперь, кажется, выяснилось, что Парвулеско никогда физически не существовал, являясь мистификацией Дугина, написавшего от его имени пару книг. В том газетном материале о "сатанинских башнях", расположенных огибающим Евразию серпом, берущим начало в истоках Оби, была ссылка на Рене Генона, но монополией на Генона тогда владел все тот же Дугин. Как бы то ни было, упоминание о подземной "башне" соединилось в моей голове с темой "змеи и свастики", о которой я писал в дипломной работе, и первую статью о подземной тайне Алтая я опубликовал в начале 1995 года в журнале "Ориентация" под названием "Алтайская традиция". Эти номера еще можно найти, а поздняя перепечатка статьи отыскивается на некоторых сайтах.

В следующем, 1996 году Андреем Лазарчуком и Михаилом Успенским был написан роман "Посмотри в глаза чудовищ", в котором я с интересом обнаружил все те же знакомые темы: систему сообщающихся подземных румов и убежища, в которых дожидаются под поверхностью планеты своего часа дочеловеческие всесильные ящеры.

Но самое поразительное случилось еще через шесть лет, когда в вышедшей в 2002-ом книге питерского фундаменталиста Павла Крусанова я прочел следующее: "...неся лишенную всякой романтики службу, он услышал от староверцев легенду о семи башнях сатаны, число которых соразмерно числу главных ангелов, сошедших с неба на землю, чтобы возлечь с дочерьми человеческими, а сынам человеческим открыть то, что было скрыто, и соблазнить их на грехи: одна из башен находилась в Туркестане, две - в России (здесь, в Сибири, и где-то на западе, за Уралом), а местонахождение остальных четырех было кержакам неизвестно. По словам староверцев, за башнями исправно надзирали бродячие колдуны, демонопоклонники, которых кержаки называли убырками - по наущению лукавого убырки в свой срок насылали через эти пасти преисподней на белый свет черные беды. Не раз видели люди за последние годы в Даурии, Кяхте и даже под Томском тех самых убырок, сходившихся к сибирской башне, чтобы излить из адского пекла в мир раздор, войну и крамолу".

[img=2.jpg,Воронка, замыкающая котловину,none;,L,L,d66c60a0-6a3a-4bba-bbd0-2f45d3c2dc8c]

Зимой восемьдесят пятого мы с Полуниным связались-таки с новосибирцами и провели совместную экспедицию, в результате которой новопройденной пещере на Чистых болотах было дадено окончательное название Кёк-таш. Участвовали Мишин, Шварц, Курепин, Александров; удалось найти потерявшийся на глубине двухсот метров ход воды и пройти его до сифона, который пронырнут потом ныряльщики с НЭТИ, но остановятся перед следующим. В мае долбили яму на горе Петушок, над Талдинскими пещерами. Но главное должно было случиться летом, потому что наш замечательный шеф, профессор Ревякин, раздобыл нам средства на масштабную экспедицию в бассейн Чарыша, которая официально именовалась "научным студенческим отрядом".

Июль начался на Ханхаре, правом притоке Ини, впадающем прямо напротив Чинеты. Небольшие Ханхаринские пещеры, как и пещеры на Чарыше между Пустынкой и Чагыркой, стали известны благодаря горным инженерам Кулибину и Геблеру, которые еще при царе накопали в них немереное количество окаменелых костей вымерших животных, которые до сих пор хранятся где-то в Питере. Откуда эти костные залежи там взялись - вопрос не очень понятный. Ладно бы это был колодец-ловушка, а то - горизонтальные низкие ходы и тесные гроты. Разве что много сотен лет обитали здесь хищники, оставляющие на пещерном полу как кости своих жертв, так и собственные скелеты. Однако картина логова не складывается, слишком эти кости целые и комплектные, будто животные приходили сюда умирать или заносились вглубь земли неким потоком.

Были в истоках Ханхары и ее притоков поля воронок. Воронки эти вряд ли связаны со сколько-нибудь значительными пустотами, потому что линия подземных вод совсем близко: мощные источники выныривают на поверхность здесь же, рядом. Но из чистого энтузиазма, а также ради испытания нового инструметария: лопаты, лома и кувалды - мы заложили в понорах несколько раскопов. Такое уж это было лето восемьдесят пятого - время лома и кувалды. За Чистые болота в это время взялся Гена Максимов: вдвоем с Астрахарчиком они расковыряли вход в пещеру Дуэт - ее воронка меньше чем в километре от Кёк-таш. А год спустя, в еще одной соседней воронке, Максимов вскрыл пещеру Соантехническую, потребовавшую на свое исследование трех лет. После того надолго настало затишье...

Очередь горы Небо пришла в конце июля. Трактор с прицепом повез нас туда из Чинеты компанией не помню уже из скольких человек. Состав наших рядов постоянно менялся: кто-то приезжал, кто-то возвращался в Краснощеково, где было что-то вроде штаба.

Если двигаться от Чинеты на юг, пересекаешь широкую долину правого инского берега. В отступивших от реки высоких скальных утесах видны глазницы пещер, напоминающие бойницы укрепрайона. В двухтысячных здесь хорошо поработают археологи, которые не только раскопают целую группу курганов, но и найдут несколько древних стоянок в небольших пещерах, расположенных высоко над долиной. Жить там, вдалеке от воды и топлива, невозможно, наверняка это были посты, дозоры, прикрывавшие долину на подступах к Небу. Сам массив горы открывается, когда дорога переваливает через гриву, отделяющую долину Ини от долины Яровки. При взгляде из космоса, обеспеченном программой Google Earth, массив Небо выглядит черепахой, лапы которой растопырены в долины Ини и Яровки, а уплощающаяся голова уткнулась как раз в эту гриву и яровское устье. Дорога поднималась именно по этой голове, сначала полого, потом круче и круче, прямо в небо... Сейчас там уже не проехать, вся западная сторона горы отгорожена маральником. А тогда мы преодолели первый крутой взлет и поползли по косогору, набирая высоту, огибая восходящим траверсом вершины врезавшихся в массив распадков. Гусеничный трактор взревывал впереди, а прицеп, в котором мы удерживали свои весом кучу вещей, мотало туда-сюда по узенькой колее с опасным креном. С одной стороны колеса прицепа скребли по каменной стенке, с другой - сыпали камешки в пропасть. К счастью, мы не знали, что тракторист с глубочайшего похмелья, и были сравнительно спокойны. Наконец мы вскарабкались на очередной подъем, перевалили и увидели верхнюю и внутреннюю часть горы. Это походило не так на кратер, как на широкую вытянутую ложбину, отличающуюся от известных нам карстовых плато небольшой шириной и видимым уклоном. Внутренняя долина действительно выглядела как след пробороздившего гору по касательной гигантского тела. Колея спустилась к стоящему на дне долины сараю. Здесь жили пастухи: поле вокруг вытоптано стадом, ручеек дальше запружен для водопоя.

После того как разгрузились и вручили трактористу обещанную бутылку водки, выяснилось, что кому-то придется вернуться с ним в Чинету (то ли телеграмму отправить забыли, то ли надо было встретить еще одного товарища). В результате я и отправился назад в кабине с трактористом. Тот, отъехавши за ближайший пригорок, сорвал колпачок с водки зубами и единым глотком отпил из горла половину. Затем ритуально предложил мне, неосмотрительно отказавшемуся, добил оставшееся и взялся за рычаги. Метров через двести на дороге повстречался пастух на коне, и мы опять остановились. После кратких переговоров всадник извлек огнетушитель портвейна, который тут же распил напополам с трактористом. После этого трактор возобновил движение и не останавливался уже до самой Чинеты. Опасные косогоры успели проскочить, пока алкоголь только всасывался в кровь, когда же вниз повела прямая дорога, тракториста стало забирать. Он болтался, уцепившись за рычаги, отчего трактор рыскал то влево, то вправо, временами закрывал глаза и задремывал, но через несколько секунд вскидывался и снова таращился на дорогу. Я прикидывал, смогу ли сам управлять этими рычагами, когда он совсем отрубится, но тракторист был железным человеком - доехал до центра Чинеты, заглушил двигатель перед магазином и, выпав через открытую дверцу на землю, больше не шевелился. Обратно на гору я шел пешком - 12 километров, два с половиной часа.

Другая сторона длительных и оплаченных не из твоего кармана экспедиций - в ленивой неповоротливости. Не понимаю, почему за несколько дней, что мы провели в тот первый раз на горе Небо, нам так и не достало любопытства осмотреть все ее дальние и верхние плато и обследовать выходящие на Иню скальные стены. Впрочем, мы сразу уперлись в два основных объекта, на которые сориентировал Вистингаузен: большую воронку, которая замыкала с юга центральную ложбину, и пещеру, расположенную еще полукилометром южнее, на краю плато, у начала скатывающегося вниз крутого ущелья. О пещере пастухи рассказывали то, что говорят в таких случаях все местные жители, - что там обитали разбойники, что в пещере спрятан клад и что раньше она была куда длиннее. Еще не так давно в ней было семь или даже десять залов, а теперь осталось только три. На деле пещера соответствовала топосъемке конца 60-х, но вот это, обычное у местных, деление на "залы" было здесь очень уместно: Небинская как раз и состояла из трех объемных частей, разделенных узостями. Чуть нагнувшись в ее широком входном коридоре, можно было войти сбоку в просторный и высокий грот-галерею, который с небольшим уклоном шел перпендикулярно оси входа, с севера на юг, - в том же направлении, что и ущелье снаружи. В нижнем и дальнем конце нужно было встать на четвереньки и перейти в следующий, уже круглый зал. Последний большой объем спускался к югу уступами, был украшен белыми натечными каскадами и имел в нижней точке пересыхающее озеро с тупиковым восходящим ходом за ним. Дальнюю часть хода кто-то пытался раскапывать. Небинская пещера представляла собой идеальное убежище троглодитов - теплое в зимнее время, удобное для жизни, способное разместить целое племя. Судя по оплывшему шурфу при входе, об этом догадывались и побывавшие здесь археологи.

Меня, разумеется, в первую очередь интересовала воронка. Дно протянувшейся через гору Небо ложбины было заболочено, и чуть выше вагончика пастухов из болота вытекал ручей. Потом его путь преграждала запруда и поильное озерцо для скота, но ниже ручей продолжал путь еще с километр, шумно исчезая в поноре на самом краю воронки. Диаметром она была метров двадцать, и ее скорее можно было назвать провалом, причем сравнительно свежим - с краев сползали вниз оторвавшиеся пласты дерна, а дно загромождали большие и мелкие каменные глыбы вперемешку с землей и травой. Между глыбами темнели проходы разной ширины, вполне доступные для человека. Провал не просто манил в него забраться, с первого взгляда делалось очевидным, что там, под глыбами, можно без особого труда проникнуть в пещеру. А уж размеры питающего понор водосбора и его высота над долинами окрестных рек позволяли сказать, что пещера может быть огромной.

Под этими глыбами я ползал несколько дней. Под завалом образовалась целая система сообщающихся и изолированных полостей, по которым можно было не только ползать, но и ходить, однако путь вглубь не открывался. Разбирать завал стоило в любом месте с равно безнадежными шансами выйти в пещеру. Ясно, что следовало придерживаться какой-то коренной стены провала, но найти такую стену не получалось. Габаритный Шура Селезнев предпочел заниматься фотосъемкой в просторной Небинской, а воронку мы пытали на пару с Жекой Карбышевым, компактным качком с телосложением гориллы. Попробовали пробиться в одном забое, в другом, в третьем... В конце концов, под южной бровкой воронки завал поддался, и мы вышли в немаленькую полость с одной сплошной стеной - именно тем, что было нужно для дальнейшей упорной работы. Но тут мы сломали кувалду, да и вообще пора было уже собираться.

Поджимали сроки рандеву с экологической частью "научного отряда", которая занималась собиранием гербариев и животных, а следующей целью была назначена Вистингаузеном пещера Прямухинская, поэтому мы собрались и уже пешком стали спускаться по северо-восточному склону Неба в сторону Яровки. На этот раз я точно запомнил, сколько нас было, потому что все пять человек сыграли свою роль в приключившейся на следующий день мистико-детективной истории.

Как правый приток Ини Громатуха ограничивает массив горы с юго-запада, так левый приток Яровки ручей Прямуха огибает гору с северо-востока. Последние километры перед впадением в Яровку ручей течет точно на север. Правый, смотрящий на гору Небо, склон его ущелья за полтора километра до устья вертикально пересекает скальный гребень. В верхней части гребня, на стороне, обращенной к Яровке, издалека виден вход в пещеру.

Дальше нам предстояло идти в Чинету вниз по реке, поэтому лагерь разбили не рядом с пещерой, а парой километров дальше, уже на Яровке, у пустующего сарая. В Прямухинскую отправились после ночевки, вчетвером. Пятый, кудрявый юрист Артур Душкин, остался стеречь вещи. И сам вход, и подход к нему по склону просматривались с места стоянки, так что Артур наблюдал за нами в бинокль. Превышение входа над долиной - около двухсот метров, подниматься по склону непросто из-за цепкого кустарника и осыпей.

Вход Прямухинской сообщается с большим тупиковым гротом, в котором есть никуда не ведущий провал, но чтобы попасть в продолжение пещеры, надо подняться на уступ, следуя вдоль левой стены, пролезть в наклонную щель и выйти на балкон, обрывающийся в темноту грота Скелетного. Семиметровый обрыв начинается пологой поначалу катушкой, на которую так и манит ступить, а название грота происходит от скелетов бедолаг, которые так и поступили - немало их нашли на дне грота первопроходцы. Снаряжение на балконе удобно навешивать за большущую, вросшую в глину глыбу. Я надежно обвязал глыбу веревочной петлей, на нее повесил карабин, встегнутый в ухо тросовой лесенки. Лесенка нужна была для подъема, спускалась же первая двойка по веревке, которую я потом снял. Первыми спустились Селезнев и долговязый туристский инструктор Олег Кривашин. Они собирались фотографировать в гроте и его окрестностях. Снял же я веревку затем, что она была у нас единственной и требовалась, чтобы добраться до пещерного дна. На дно шла вторая двойка в лице меня и Карбышева. Почему я все так подробно растолковываю, вы скоро поймете.

Мы с Жекой не стали спускаться прямо с балкона, а нашли другой способ. Если пойти от этого балкона траверсом по наклонной стенке с мелкими зацепами, то через четыре метра можно вылезти на другой балкон, с озерцом и поднимающейся над ним белой натечной трубой. А уже с этого балкона легко спуститься на нижележащий этаж пещеры простым лазанием между заклиненными в камине глыбами. Так мы и сделали. Сначала Жека страховал меня на траверсе с этой стороны, затем я его - с противоположной. А веревку мы свернули и забрали с собой.

Известная часть Прямухинской не велика: дно ее лежит ниже входа на сорок метров, а суммарная длина ходов под четыреста, но в этой пещере можно найти все формы подземного рельефа - колодцы, камины, меандры, и узости, куда без них. Веревка понадобилась на двенадцатиметровом колодце - настоящем, эрозионном, с водобойным колом от некогда падавшего в него водопада. Дном считался грот, плоское дно которого имело следы периодического затопления. От грота отходил меандр с заметным движением воздуха, заканчивающийся непроходимой форточкой в натечной коре. Кроме основного ствола в пещере есть несколько больших ответвлений, и в следующие посещения я осмотрел их досконально, однако уже при первом знакомстве стало ясно, что такие богатые пещеры не заканчиваются столь просто, у них обязательно есть до поры недоступные продолжения. Спуск и подъем занял у нас с Карбышевым около часа. Приближаясь снизу к отходящей от Скелетного галерее, мы услышали крики - наше приближение заметил Шура Селезнев. Крики были сдобрены матерными связками, которые, как я понял, предназначались именно мне. Взобравшись на последний нависающий уступ, мы смогли выслушать, в чем, собственно, дело.

Отсняв все красоты небольшого в общем-то грота, Селезнев с товарищем решили нас не ждать и выбираться к выходу по оставленной лесенке, не дожидаясь пока будет сделана страховка. Селезнев, весящий не менее ста килограммов, лесенку подергал, нагрузил для пробы и пустил вперед Олега. Тот, надо сказать, таким приспособлением пользовался первый раз в жизни. И не успел он пройти несколько ступенек, поднявшись не больше чем на метр, как лестница дрогнула, поползла (!), оборвалась и свалилась им на головы. Товарищ отделался испугом.

Понятно, я решил первым делом, что порвалось заплетенное и заклепанное тросовое ухо, в которое встегивался крепящий лесенку карабин. Но оно не было повреждено. Предположения о том, что развязалась веревочная петля или каким-то образом сломался-раскрылся карабин, можно было проверить только наверху, туда мы и поспешили с Жекой, не озаботившись даже страховкой на траверсе. Петля была совершенно цела, а благополучно висевший на ней карабин - завернут предохранительной муфтой до упора!

По-детски обиженный Селезнев долго не хотел слышать никаких доводов, полагая, что я все-таки каким-то образом ненадежно навесил лестницу. Однако для меня картина складывалась определенная. Некто находился наверху, на балконе, когда снизу собрались подниматься. Он тихо сидел там без света и слушал их разговоры. Он заранее снял лестницу с карабина (завернув его снова, как было) и удерживал ее в руках, когда Шура пробовал ее на прочность - из-за трения на пологом перегибе это не трудно. Когда по ней пошел первый человек, он держал еще несколько секунд, после чего мягко, протравив, выпустил ее из рук. И, насладившись звуковым эффектом, убрался восвояси. Вопрос только, КТО это был?!

Допущение о том, что в пещеру забрался прохожий из местных жителей, следовало признать сильно натянутым. Чтобы знать, что мы внутри и спланировать свою шутку, он должен был следить за нами, оставаясь незамеченным, и иметь, по меньшей мере, фонарь. Зато были основания подозревать маленького и очкастого Артура Душкина. Этот, похожий на нынешнего актера Стычкина, человек был на все способный. Он мог проследить за нами в бинокль, потом прокрасться следом и, учинив каверзу, быстро вернуться назад. На его участие косвенно указывала такая деталь, как наглухо закрученная карабинная муфта. Я сам делаю для фиксации разъема всего несколько оборотов, тогда как чайники инстинктивно вертят до упора, даже когда карабин свободен от нагрузки. Но мои подозрения никто не поддержал, а сам Душкин все отрицал и тогда, и годами позже. Последующая его судьба была странной. Он потом несколько раз за год ездил в Прямухинскую в одиночку. Закончив в 1986-м юрфак и имея квартиру в Барнауле, распределился по своей воле в ближайший к этим местам райцентр - село Краснощеково, где отработал пару лет адвокатом. В 88-м или 89-м году его нашли там повешенным - в Краснощеково, в комнатушке, которую он занимал. Тогда я не задумывался над этими странностями, да и сейчас не берусь объяснять их.

В следующие годы было много всего. Но серьезно взяться за Небо удалось только весной 1993 года, когда мы забрались на гору с новосибирцами - поход возглавили Гена Максимов и Сергей Пешков. Было начало мая. Снег таял и лежал не везде, но воронка была полна с краями. Ее вообще не было видно под ровным, без продушин, снегом, только переполненный ручей бурным потоком исчезал в промоине с ее северного края. Прикинув примерно, где находится южная бровка провала и где был забой восьмилетней давности, я заложил в снегу шурф. Рыть кристаллизованный снег пришлось недолго. Метра через два шурф провалился в пустоту. С одной стороны открылась коренная стена воронки, с другой - лаз в завале, заросший изморозью. Явной тяги воздуха не чувствовалось, да и откуда ей взяться - температура снаружи была такая же, как внутри, да еще поток воды создавал собственные завихрения. Хорошо было то, что снизу доносился шум водопада. Максимов заработал кувалдой на перемену с Витей Никулиным. Завал разбирался хорошо, но никак не походил ни на один забой восемьдесят пятого года. Все выглядело совсем по-другому, словно эти глыбы заново перемешали. Через полчаса проходчики разломали несколько преграждавших путь камней и выступов, раздавив пару зимующих между ними летучих мышей, и открыли проход в широкую пустоту. Там шел уже не завал, там началась полость в монолите! Несколько уступов подводили к колодцу, куда падал бьющий из боковой расщелины поток. Водопад был мощный, это означало, что мы выбрались на ход воды и дальнейшее прохождение пещеры - дело простой техники. Однако же обойти струю не удалось и в гидрокостюме. Колодец внизу заканчивался глухим котлом, вода уходила в щель, и отыскать обход было невозможно попросту из-за нулевой видимости. Мокрый до нитки я вернулся наружу, и штурм был отложен до сухого сезона. Главное торжество состоялось: дыру уже вскрыли!

Остаток дня положили на обследование окрестностей. Похоже, что ни до, ни после того раза никто так и не побывал на верхних, вершинных плато Неба, расположенных над сбросом в Иню. Одно из них тогда осмотрел Пешков, другое - Максимов, и, хотя площадь их была куда меньше центральной долины, на каждом нашлись котловины и воронки, забитые снегом. Гена ко всему еще осмотрел верхнюю часть обрывающихся к Ине скал - там тоже были пещеры. Пещеры были и в стенах сухого ущелья, которым (мимо входа в Небинскую) мы спускались потом на устье Громатухи. Все их входы смотрели на юг - на снежную стену пограничного Тигирецкого хребта.

Давний спутник Гены Максимова - Виктор Никулин, взломавший нам вход, закончил три года спустя как Артур Душкин: тем же способом сведя счеты с жизнью в своей академгородковской общаге.

Во второй и в последний раз я смог попасть во вскрытую под воронкой пещеру зимой 1994 года. Готовились долго, но выступили в итоге только вчетвером. Автобусы в Чинету уже не ходили, через перевал от дороги на Усть-Пустынку до моста через Иню пришлось идти ночью пешком, а на следующий день полдня ждать попутки. Ясно было, что ни одной тракторной дороги на огороженную маральником гору уже не ведет, поэтому я настоял на том, чтобы взять лыжи. Все участники кроме меня считали передвижение на лыжах делом противоестественным. До Яровки добрались по колее, вверх по реке шли по санному следу, а лыжный подъем на Небо начали уже в конце дня. У Кирилла Устюжанина крепления вылетели из "новгородских лесных" после третьего шага по глубокому снегу - перестарался, рассверливая отверстия под шурупы. Бросив лыжи, он стал топтать снег пешком, по нашим следам. Максимов и Миша Власенко отстали от меня сразу же, меж тем как я старался протоптать лыжню подальше пока светло и без отдыха пер вверх, остановившись в густеющей темноте уже близко от кромки плато. Голоса Геши и Миши раздавались далеко внизу, фонарики их светили на одном и том же месте. Покричав им, я понял, что они встают на ночлег. Все необходимое у них было с собой, а Устюжанин не должен был сбиться со следа, поэтому я решил не спускаться и продолжил путь, через полчаса достигнув заметенного летнего вагончика. Выгреб изнутри снег, нашел кое-какие дрова, переждал ночь и двинулся навстречу отставшим уже с рассветом. Первым, кого я встретил на склоне, оказался Кирилл. Стоянки Максимова он не заметил и шел по моей лыжне пока не устал. Залез, не разуваясь, в спальник и дремал себе до моего прихода. Остальные ночевали метров на полтораста ниже. Это был первый случай в зимнем походе, когда группа из четырех человек провела ночь в трех разных местах.

Котловина была не просто заметена снегом, ее покрывала прочнейшая ветровая корка, по которой мы ходили как по земле. Воронка только угадывалась тенями на поверхности обдуваемого поземкой наста. Однако с местом для шурфа мы и на этот раз каким-то чудом не промахнулись - пробились, прорубив наст саперной лопатой, именно туда, куда надо. Разочарование пришло сразу же: не было тяги. Если бы пустота под нами была сколько-нибудь большой, из снежного шурфа наружу ударил бы поток теплого воздуха. Стало очевидным, что полость перекрыта внизу подвесным сифоном, водяной пробкой. Так и оказалось. Мы попали в настоящую эрозионную пещеру, проточенную в светлом известняке водным потоком, но по ее уступам удалось спуститься только на тридцать метров. Внизу мы нашли грот с натечной корой и залитым водой полом, дальше вода уходила из него недоступными нам щелями. Попытки найти обход через боковые гроты закономерно не дал результата - иначе бы воздух двигался. Спустить сифон тоже не получалось.

На следующий день я в одиночку сбегал до Прямухинской. Скатился на лыжах по восточному склону до ручья. Поднялся пешком вдоль скального гребня - в ущелье почти не было снега. Над входом в пещеру висела шапка заиндевелого куржака.

Через десять лет, в декабре 2004-го здесь побывает новокузнецкий Великан - Сергей Величко, и фотографии зимней Прямухи сейчас можно увидеть на его сайте (а чертежи упомянутых пещер - на сайте Новосибирских диггеров). И тогда, и сейчас все выглядит там одинаково.

Прямуха вентилируется зимой мощно. В дырке, которой заканчивается отходящий от нынешнего дна пещеры меандр, ветер дует со свистом. Великан предположил, что воздух подсасывает снизу - со склона, но конец меандра в плане расположен прямо под входом, только сорока метрами ниже, а склон не слишком крутой и до уровня ручья еще остается полторы сотни метров. Известная часть пещеры - наверняка, только самая верхняя и малая часть большой системы, открытие которой есть дело времени. Когда я лежал той зимой под дующим из темной дыры ветром, это казалось очевидным. Покидая в тот раз Прямухинскую, я был уверен, что проникнуть в недоступные пространства удастся в самое ближайшее время. Но прошло с тех пор четырнадцать лет, а новостей нет.

Через несколько недель после возвращения с Неба, в начале весны 1994-го, мне в Новосибирск позвонил Игорь Чайковский. В конце 80-х и в начале 90-х он занимался какими-то непонятными делами, часто связанными с Чарышом и долиной Ини. То строил на Ханхаре охотничью базу, то ловил змей вокруг Чинеты, то устраивал под Тигиреком сафари для семейства бельгийских аристократов. Краевое управление охоты, с которым он сотрудничал, было на заре капитализма могущественной неподконтрольной организацией, имеющей множество друзей в разных сферах. "Вы на Небе что-то нашли?" - спросил Игорь. Я ему рассказал, что - да, в пещеру под воронкой, на которую были главные надежды, удалось проникнуть, но пещера сразу заткнулась, и надежд пройти дальше пока практически никаких. "Хорошо, - сказал Игорь. - Я так и передам, а то тут волнуется кое-кто. Надо это дело предать огласке, успокоить общественное мнение". Я счел сказанное за шутку. Чайковский всегда шутил очень серьезно.

Но еще неделю спустя я получил приглашение на краеведческую конференцию, посвященную недавно отмеченному 90-летию Михаила Федоровича Розена. Этот исследователь Алтая с 1942 по 1952 год работал в Змеиногорске, много путешествовал по окрестностям, и в прошлом, 93-м году томские "Вопросы географии Сибири" опубликовали его путевые заметки, в которых впервые упоминалась гора Небо и уходящие на ней под землю ручьи - как признаки наличия в недрах горы крупной полости. Получалось, что расковырянную-таки нами пещеру, пусть и небольшую, но что поделаешь - предсказал еще он, М.Ф. Розен. Новый географический объект, как ни крути. Когда Вистингаузен подал мысль назвать его именем краеведа, я тут же с ним согласился.

В апреле я съездил в Барнаул, рассказал там о Новочагырском руднике, об убежищах "бегунов" на Устюбе и о том, что вопрос с пещерой горы Небо решен и закрыт. Материалы конференции были изданы, а в следующем году новость о "пещере Розена" появилась и в "Вопросах географии". На Небе я больше не был - до самой прошлогодней весны.

В мае 2007 года мне вдруг предложил поехать в Горную Колывань Олег Добров. Со спелеологом Андреем Киселевым и его "Нивой" они уже объездили за последние годы и Среднюю Азию, и Казахстан. В Змеиногорске у Андрея жили родственники жены, а мне давно не давали покоя известия о некоем найденном там "подземном городе", что не так давно мелькали в прессе и телевизоре. "Городом" оказался заброшенный в позапрошлом веке Черепановский рудник -нам показал его Александр Прыгунков из змеиногорской администрации. Гора, под которой заложен рудник, - в восьми километрах от города. Рудная залежь была сосредоточена в подошве, под гранитным массивом, поэтому ее не срыли до основания и глубже, как Змеиную гору. Пустоты подземных выработок остались нетронутыми. Вход в рудник сейчас возможен через вертикальную шахту пятидесятиметровой глубины. Спуститься в нее мы не рискнули: посередине ствола висела многотонная снежная пробка. По рассказам местных исследователей, внизу от шахты расходятся лабиринты частично затопленных горизонтальных штреков, но далеко по ним пока не прошли - нужно водолазное снаряжение.

Закончив с делами в Змеиногорске, мы поехали через Краснощеково и Чарыш в Чинету. Запустение воцарилось в этих краях. Когда-то внутри района летал "Ан-2", теперь нет даже автобусного сообщения. Заправиться бензином можно только в райцентре. Даже от силосных башен, что построили мы с Потаповым, не осталось следа, и за проезд по подвесному мосту через Чарыш теперь некому брать деньги. Чинета показалась полувымершей - пустая бетонная коробка бывшего магазина смотрела на мир вывалившейся витриной, однако пастухи, встреченные по дороге к Яровке, были так же пьяны, как и в лучшие времена.

Решение пробираться вверх по Яровке оказалось слишком рискованным. Несмотря на все водительское искусство Андрея, мы застряли, не доехав до устья Прямухи полтора километра. "Нива" села в заболоченной ложбинке на брюхо, заморосил дождь, и ближайшие сутки мы провели, копая грязь, роя мелиоративные каналы и таская со склонов камни. Когда к следующему вечеру снова выглянуло солнце, болото, наконец, уступило и позволило машине выползти на твердую землю. В поисках несуществующей здесь сотовой связи я вскарабкался на крутой правый борт Яровской долины. К северу от меня тянулись к Чарышу понижающиеся голые холмы. К югу - на противоположной стороне долины - стояло Небо. Я находился как раз на высоте плато, было хорошо видно, как его плоскость срезает корень горного массива. Гора выглядела, как колоссальный пень срубленного каменного дерева, способного дотянуться до неба. Она походила на каменную шкатулку, запечатанный ящик Пандоры. Отделенный от нее ущельем, гребень Прямухинских скал напоминал бойницами своих пещер крепостную стену, противостоящую каменному чудовищу.

Вход в Небинскую пещеру


На другой день мы поднялись наверх. Там уже давно не пасли скот, плато заросло полегшей травой. Не было ни тропы, ни следа. Вагончик еще стоял, но стены светились дырами. В противоположность маю 93-го котловина горы оказалась совершенно сухой, не только не осталось ни клочка снега, но и болото уже высыхало, ручей хирел, исчезая, растворяясь в земле задолго до воронки. Сама воронка словно сжалась, оплыла, забилась землей и покрылась дерном. Такое впечатление, что в ней долго стояла вода, забитые наносами провалы уже не зияли, все как-то сровнялось. Лаза, через который мы попадали внутрь, я даже и не нашел. Небо восстановило свою цельность. И ведь нам опять не хватило времени, чтобы взобраться выше, к вершине!

На обратном пути я думал вот что. Не были ли затеяны эти пережитые нами катастрофы: перестройка, развал, деградация 90-х - в том числе и затем, чтобы сберечь нечто скрытое, спрятать тайну, сделать ее незаметной? Вместе с заглохшими заводами, запущенными полями и вымершими селами остались без внимания людей и такие места, как это. Кому выгодней передышка: спрятанному внутри, или стоящим на страже, или чертям, что еще станут сюда пробираться? Но это ведь ненадолго. Придет время, когда в котловине Неба появится новый провал - ближе к середине долины, там, где вода сейчас уходит под землю. И рано или поздно туда придут люди, которые захотят увидеть, что происходит на верхних плато.

Об Игоре Чайковском я не слышал уже давно. Несколько лет я не могу найти его, и никто не знает, где он и что с ним.

Комментарии
Названия есть 
Прошу извинить. Оказывается, названия появляются, если на снимок навести стрелку. Теперь вижу. Спасибо за статью!
Интересно! 
Прочитала на одном дыхании. Очень интересно. Тем более, что история охватывает несколько десятилетий. Это захватывающий рассказ с легендами и истоическими людьми, даже с загадочными историями. Жаль, что под снимками не подписано, что это.
Авторизуйтесь, чтобы оставить отзыв
Оцени маршрут  
     

О Маршруте
Опубликовал: Иванченко Валерий