Каучук получил первое практическое применение в Европе в 1770 году в школе, под названием гуммиэластика (смолы эластичной) и использовался для стирания карандашных рисунков.
Зетем промышленники обратили внимание на эластичные и водооталкивающие свойства этого материала. Однако первые попытки сделать каучуковую обувь обернулись неудачей. Галоши или сапоги хорошо служили в дождь, но стоило выглянуть и припечь солнцу, как они растягивались и начинали прилипать к тротуару. В мороз же такая обувь становилась хрупкой, как стекло.
Первая фабрика резины была открыта в Вене в 1811 году. К 1820 году французы научились изготавливать подтяжки и подвязки из резиновых нитей, сплетенных с хлопком. В Англии Макинтош придумал класть тонкий слой резины между двумя кусками материи и делать непромокаемые пальто, которые под зимним дождем становились твердыми, как броня; летом же их приходилось хранить в подвале, иначе они «текли».
Внезапная популярность резины в Соединенных Штатах послужила причиной бума 1830 года. Житель Бостона Е.М. Чаффи искал вещество, которое улучшило бы качество производимой им кожи. Он приступил к опытам, смешав фунт сырой резины с тремя квартами скипидара. Затем прибавил к смеси сажи для придания ей цвета и блеска. Каландровая машина, которую он сам сконструировал, наносила тонкий слой этой смеси на материю. В 1833 году вместе с несколькими коллегами он основал компанию «Роксберри Индиа Раббер» с основным капиталом в 30 тысяч долларов. В 1835 году он получил патенты на свою смесительную машину и каландр.
Дело имело феноменальный успех. Через два года капитал компании увеличился почти в 20 раз, до 500 тысяч долларов. Чаффи изготовлял крыши для хижин и фургонов, головные уборы, обувь, одежду. Появились фабрики резины в Бостоне, Фрэмингэме, Салеме, Линне, Челси, Стейтен-Айленде и Трое. Этот бум получил название «резиновой лихорадки».
На второе лето резиновая одежда, головные уборы и крыши фургонов превратились в жидкое месиво и издавали такой отвратительный запах, что их приходилось зарывать в землю. К концу 1836 года людям, причастным к делу, стало совершенно ясно, что резиновая промышленность обречена на гибель, но широкая публика еще не знала, что потери акционеров резиновых фирм составляли уже 2 миллиона долларов...
Незадолго до этого Чарльз Гудьир вошел в магазин «Роксберри компани» в Нью-Йорке. Сделав покупки, он вышел из магазина, не помышляя, что отныне его преследует по пятам тень его будущего.
Гудьир приобрел в магазине резиновый спасательный круг. Ему казалось, что он может усовершенствовать клапан, через который в круг накачивается воздух. Он и не подозревал, что в усовершенствовании прежде всего нуждается материал, из которого изготовлен круг, а не отдельные его части. Через три недели он сконструировал клапан, работавший во много раз лучше старого. Когда Гудьир пришел со своим изобретением в контору «Роксберри Раббер», агент компании сказал, что если он хочет разбогатеть, пусть изобретет способ усовершенствовать резину. Гудьиру следовало бы заткнуть уши и удрать прочь, но он не удрал, а принял этот совет всерьез.
Гудьир начал опыты с бразильской эластичной смолой, изготовляя дома тонкие пленки при помощи скалки для теста. Он смешивал сырую смолу с любым попадавшимся под руку веществом: солью, перцем, сахаром, песком, касторовым маслом, даже с супом – следуя великолепному логическому заключению, что рано или поздно он перепробует все, что есть на земле, и наконец наткнется на удачное сочетание. Житель Нью-Хэвена Ральф Стил одолжил Гудьиру денег, и тот открыл на них лавку. На полках красовались сотни пар галош. Но в первый же жаркий день они растаяли и превратились в дурно пахнущее месиво.
Гудьир закрыл свою лавку и продолжил опыты, смешивая с резиновой смолой множество веществ: орешник, сыр, чернила и все это никуда не годилось, за исключением магнезии. Когда он смещал фунт магнезии с фунтом резиновой смолы, получился материал белее резиновой смолы и гибкий и прочный, как кожа. Он изготовил из него обложки для книг, чехлы для ро
ялей, показал публике, получил горячее одобрение, смеялся от радости – и через месяц убедился, что его вновь постигла неудача. Тогда он продал дом, отвез жену и детей в деревню, а сам поехал в Нью-Йорк в поисках поддержки и финансовой помощи. В Нью-Йорке он встретил двух друзей. Один уступил ему комнату на Голдстрит под лабораторию. Второй друг, аптекарь, согласился отпускать ему в кредит любые химикалии, которые могли понадобиться.
В то время Гудьир думал, что его рецепт с магнезией можно еще как-то усовершенствовать. Он кипятил смесь смолы и магнезии в водном растворе негашеной извести и получал пласты резины, которая была гораздо глаже и прочнее прежней.
Газеты восхваляли его как человека, спасшего резиновую промышленность. Но через три недели Гудьир обнаружил, что одной капли самой слабой кислоты – даже яблочного сока – было достаточно, чтобы нейтрализовать негашеную известь и разрушить материал.
Гудьиру нравилось расписывать цветными узорами изделия из полученных им материалов; однажды он попробовал применить бронзовую краску. Но бронзовый цвет ему не понравился и он снял краску царской водкой. Капля кислоты, попавшая на резину, так обесцветила материал, что Гудьир сразу выбросил образец. Вид выгоревшего пятна не выходил из головы, и спустя несколько дней он отыскал заброшенную галошу... На том месте, куда попала капля кислоты, исчезла так мучившая Гудьира липкость.
Царская водка, которую применял Гудьир, была не чем иным, как азотной кислотой с некоторой примесью серной кислоты. Гудьир так слабо разбирался в химии, что ему казалось, будто он имеет дело с чистой азотной кислотой. Он подверг несколько пластов резины обработке парами кислотной смеси. Результат превосходил все его предыдущие достижения, и он обратился за патентом. Он арендовал старую резиновую фабрику в Стейтен-Айленде, открыл магазин на Бродвее и готовился приступить к широкому производству, как вдруг разразился второй экономический кризис, разоривший покровителей Гудьира. В течение всего двух месяцев Гудьир снова впал в совершенную нищету.
К этому времени Гудьир уже фактически изобрел процесс изготовления тонкой резиновой пленки, коммерческое применение которой было вполне возможным. Но финансовый крах поверг его в такое отчаяние, что он не был в состоянии оценить достигнутые им результаты. Его семья переехала к нему в Нью-Йорк, и чтобы прокормить детей и жену, Гудьиру пришлось заложить последние остатки своего имущества. Гудьир часто совсем ослабевал от голода. В то время, в целях рекламы, он сделал костюм из резиновой материи и надевал его, куда бы ни отправлялся. Кто-то спросил однажды, как можно разыскать Гудьира. Ему ответили: «Если вы увидите человека в резиновом пальто, резиновых ботинках, резиновом цилиндре и с резиновым кошельком в кармане, а в резиновом кошельке ни одного цента, то можете не сомневаться – это Гудьир».
В сентябре того же 1837 года Гудьир снова приехал в Роксберри, где еще сохранилась первая резиновая фабрика, влачившая жалкое существование. Чаффи, первый создатель производства резины в стране, не терял веры в удивительные свойства нового материала. Он взял Гудьира на работу и разрешил ему проводить на фабрике эксперименты, применяя «кислотное лечение резины». Гудьир делал обувь и материю такого хорошего качества, что их покупали даже те, кто раньше вздрагивал при одном упоминании резины. Его немедленно засыпали просьбами о продаже лицензий, и Гудьир заработал что-то около 5 тысяч долларов. Он смог перевезти в Роксберри семью. К нему снова вернулась удача.
Заказ правительства Соединенных Штатов на сто пятьдесят почтовых сумок из резины увенчал его успех. Гудьир изготовил сумки и вывесил их в лавке для всеобщего обозрения.
После напряженной работы Гудьир решил уехать вместе с семьей на отдых. В течение его двухнедельного отсутствия стояла знойная погода. Когда Гудьир вернулся, он понял, что фортуна снова покинула его: сто пятьдесят почтовых сумок растаяли на жаре. Поверхность сумок уцелела, и это доказывало, что сверху резина действительно была «вылечена», но внутренние слои ткани, до которых не добрались пары кислоты, стали липкими. Контракт с правительством был ликвидирован; покупатели стали возвращать и другие товары. К концу лета семья снова оказалась в нищете.
Накануне этого нового провала Гудьир взял в помощники Натаниела М. Хейворда, мастера с фабрики Роксберри. Хейворд также придумал свой способ «излечения» резины, который заключался в следующем: эластичная смола смешивалась с истолченной серой, затем смесь высушивалась на солнце. Он назвал этот способ «соляризацией». Идея соляризации пришла к Хейворду во сне. К удивлению Гудьира, резина Хейворда обладала теми же качествами, что и та, которую делал он сам. Он и не догадывался, что, по существу это была та же самая резина, так как и в том и в другом случае применялась сера.
А зимой 1839г. Гудьир открыл способ, известный теперь под названием «вулканизация».
«Я был поражен, заметив, что образец резины, случайно оставленный у нагретой печки, обуглился, словно кожа. Я попробовал обратить внимание присутствующих на это замечательное явление... так как обычно эластичная смола таяла при высокой температуре, но никто, кроме меня, не видел ничего примечательного в том, что обуглился кусочек резины... Однако я... сделал вывод, что если бы удалось в нужный момент приостановить процесс обугливания, это избавило бы смесь от липкости. После дальнейших опытов, проведенных при высокой температуре, я убедился, что мой вывод верен... и, что необычайно важно, – по краям обуглившегося участка образовывалась полоска избежавшей обугливания и совершенно «излеченной резины».
Гудьир сумел заметить эту тоненькую полоску всего в несколько миллиметров шириной и догадаться, что это «исцеленная» резина. Вот почему вполне оправданы сказанные им впоследствии слова: «Я признаю, что мои открытия не являлись итогом научного химического исследования, но в то же время не могу согласиться, что они были лишь, как говорится, чистой случайностью. Я утверждаю, что мои открытия явились результатом настойчивости и наблюдательности».
В тот день Гудьир был необычайно взволнован. На улице стояли сильные холода, он вышел из дома и прибил кусок гвоздем к стене. На следующее утро Гудьир принес этот кусочек в дом и торжествующе поднял его над головой. Резина была такой же гибкой, как и раньше. Это доказывало ценность открытия.
Вулканизация резины послужила толчком для развития электропромышленности, так как резина является прекрасным материалом для изоляции. А изобретение автомобиля и вышеупомянутых шин превратили каучук в очень востребованный продукт. Правительство Бразилии оказалось владетельцем громадных богатств и в целях избежания конкуренции издало закон, запрещающий под страхом смерти вывоз из Бразилии семян и молодых деревьев гевей.
Биологи утверждают, что каучук встречается почти во всех растениях, дающих млечный сок, но чаще всего в столь ничтожном количестве, что его добыча экономически невыгодна. Необходимость поиска источника сырья для развития резиновой промышленности остро стояла и в Советском Союзе. Так, в начале 30х годов в горах Тянь-Шаня в Казахстане был найден каучуконосный одуванчик, называемый кок-сагыз, или «зелёная жвачка», содержащий в корнях до 16 процентов каучука.
Но к этому моменту С.В. Лебедев с коллегами уже придумал способ получения синтетического каучука (полимеризации 1,3-бутадиена под действием натрия) и с 1932г. началось его промышленное производство.
В детстве я очень любил книгу Николая Верзилина "Путешествие с домашними растениями". И когда я читал его описание сбора каучука, мне всегда хотелось попасть в ту удивительную страну, где резина "растет" прямо на деревьях, увидеть гевею и каучук собственными глазами (можно сказать, что за этим я и поехал в Бразилию :)
И хотя советский автор не мог не написать про ужасы эксплуатации безжалостными капиталистами простых людей, я воспринимал всё это как приключенческий роман:
"Сборщик каучука, или «серингеро», задолжавший «каучуковой компании» за проезд, получает в кредит топорик, мешок с одеждой и направляется в лес.
Сборщику каучука много приходится бродить по лесу в поисках гевей, так как они растут не сплошным лесом, а стоят друг от друга на расстоянии 20 — 100 метров. Одно дерево гевеи теряется среди ста деревьев других пород.
Одному человеку в день еле удаётся обработать около сорока деревьев, пройдя иногда более десяти — пятнадцати километров.
На гевее делают V-образные или косые насечки, под которые подвешивают вогнутые с одной стороны глиняные сосуды, имеющие вид ласточкиных гнёзд.
В сосуд за сутки натекает млечного сока в среднем двадцать-сорок граммов.
Надрезы необходимо освежать или делать новые выше старых, так как сок свёртывается и затягивает разрез на коре.
Серингеро, добывая сок гевеи, сам же его и обрабатывает в каучук.
Тут же в лесу раскладывает костёр, вырезает лопаточку в виде весла и обмазывает её глиной.
Он садится на корточки, обмакивает лопаточку в сосуд с соком гевеи и держит в белом дыму костра, поворачивая над огнём. Когда вода испарится и вокруг лопаточки образуется тонкая плёнка каучука, серингеро снова макает её в сок гевеи и снова коптит в дыму костра. Так продолжается долго, пока не образуется вокруг лопатки большой ком килограммов в пять весом. Серингеро разрезает и снимает его с лопатки в виде листа толщиною в десять сантиметров.
Это лучший, благодаря копчению, не загнивающий каучук. В год с одного дерева получают всего шесть килограммов каучука.
Серингеро гибнут от тяжёлого труда, укусов змей, малярии, лихорадки и других болезней.
Недаром одна из деревушек, куда собираются серингеро из своих лесных шалашей в дождливое время, называется Реманте-де-Малес — «Посёлок бедствий».
Так «живут» «белые рабы» каучука. Индейцы же, добывающие каучук, быстро вымирают.
Вот что писал один инженер, прибывший в 1907 году в район Путумайо, где царствовала «Перувиан Амазон компани». «Индейцы имеют ужасный вид, они еле двигаются от слабости и истощения. С каждого индейца требуется в месяц до двадцати пяти килограммов каучука, иначе их заковывают в колодки и не дают ни пищи, ни воды».
И всё это происходит не в средние века, а в наш XX век! Специальная комиссия в 1910 году выяснила, что за десять лет деятельности компании по добыче каучука население индейцев в районе Путумайо уменьшилось на сорок тысяч человек. Из пятидесяти двух тысяч осталось в живых только около десяти тысяч. За это время добыто было четыре тысячи тонн каучука. Таким образом, одна тонна каучука обходилась в десять человеческих жизней!
Во время второй мировой войны в амазонские леса Бразилии было доставлено сорок семь тысяч сборщиков каучука. Но с окончанием войны спрос на каучук уменьшился и армия серингеро была «забыта» в непроходимых лесах, где большая часть её погибла.
Весь ужас добычи каучука выливается в песне негров Конго, называемой «Матофи пиламоко — акуфи!» «Каучук — это смерть!»
«Лес прекрасен для свободного человека. Его тень приятна бегущим от солнечных лучей.
Каучук — это смерть!
Для нас лес печален, мрачен и враждебен. Мы — не свободные люди, не охотники, не путешественники — мы рабы белых.
Каучук — это смерть!
Белый требует от нас: каучука, каучука, каучука! А мы отвечаем, мы отвечаем ему:
Каучук — это смерть!
Наши острые ножи срезают лианы. И они сочатся белым молоком. Это молоко — кровь наших жил, они сочатся нашей жизнью, которая течёт и бесследно погибает.
Каучук — это смерть!
Проклятые змеи менее вредны, чем лианы. Змеи убивают сразу. Лианы выпивают нашу жизнь по каплям.
Каучук — это смерть!
Тысячи мелких тварей жалят нас и пьют кровь из нашего обнажённого тела.
Каучук — это смерть!
Лес — наша могила. Эта могила всегда открыта и неустанно требует новых жертв.
Каучук — это смерть!»
Так, ценой труда и гибели тясяч людей, за какое-то десятилетие Манаус - самое настоящее захолустье - превратился в экономический центр Бразилии и удивительный оазис роскоши, причем единственный на ближайшие полторы тысячи километров вокруг. Особняки и дворцы, рестораны и памятники, парадные улицы - как по мановению волшебной палочки все это появилось в непроходимых джунглях на берегу Рио-Негро. Каучуковые нувориши из кожи вон лезли, чтобы продемонстрировать друг другу свое богатство.
В современном Манаусе довольно тяжело разглядеть столь шикарное прошлое. Но кое-что обнаружить все-таки можно. Символом золотых дней города служит оперный театр. Пожалуй, это единственное во всем мире заведение подобного рода в джунглях. Постройка грандиозного здания длилась двенадцать лет и закончилась в 1896 г. К этому времени как раз и относится наивысший взлет Манауса, как столицы новых бразильцев. Именно для их услады и было решено возвести посреди амазонской сельвы нечто невиданное.
По замыслу нуворишей их театр должен был поспорить своей роскошью с лучшими театрами Старого Света, а потому все материалы для его постройки заказывались там же - за океаном. Кованое железо везли из Англии, мрамор и хрусталь покупали в Италии, металлический каркас был изготовлен в Шотландии, черепица для главного купола, полированное дерево, а также все бронзовые детали - во Франции. Оказавшись внутри, посетители должны были напрочь забыть о том, что они находятся в тропических широтах, а также о своем нелегком бремени - производстве для мира автомобильных покрышек в нечеловеческих условиях. Античная мифология, греческие маски, музыка Моцарта и Верди - все это прямые свидетельства того, что каждый пришедший попадал не просто в театр, а в храм искусства. Четыре яруса балконов с коринфскими колоннами венчает воздушный купол, роспись которого намекает человеку, что он находится под Эйфелевой башней - недостижимой для многих мечтой и символом красивой жизни.
И неважно, что буквально в паре километров от сцены резвятся крокодилы, свирепствуют малярия и желтая лихорадка, не имеет никакого значения, что столетиями два величайших притока Амазонки играют свою вечную свадьбу. А ведь именно так - "свадьба рек" - называется это удивительное явление, когда два потока сливаются в один и несколько километров текут бок о бок, не перемешиваясь друг с другом.
Не имеет никакого значения, что уровень воды в дождливые сезоны может подниматься до пятнадцати метров и затапливать все намного километров вокруг.
Плавающий дом - в сезон дождей он поднимается вместе с водой. Видите клочья мусора и водорослей в кронах деревьев над крышей дома? До этого уровня поднимается вода.
Можно забыть о кровожадных пираньях, о паразитах, проникающих под кожу и убивающих человека изнутри, об истребленных индейцах, которые были вынуждены уйти далеко в дебри Амазонки. Не говоря уж о потрясающих гигантских викториях-региях, растущих в местных озерах. Говорят, что они способны выдержать вес небольшого человека / ребенка. Мы проверили - мы для них большие. Тонут.
Какое значение имеют все эти мелочи, когда, сидя в бархатных креслах оперного театра, можно наслаждаться божественным тенором Энрико Карузо или танцем Анна Павловой?..
Увы, сказки с хорошим концом из истории про блистательный Манаус не получилось.
И конец манаусской монополии пришел даже раньше, чем на свет появился синтетический каучук.
По совету ботаника Дж. Гукера, англичанин Генри Викгем поехал на берега Амазонки, где собрал 70 000 семян гевеи и контрабандно вывез их из Бразилии. Тайно он доставил их в Королевский ботанический сад в Лондоне, где семена были высеяны. Взошло только 4%, но буквально через несколько дней сеянцы достигли полуметровой высоты и были использованы для высадки на плантациях сперва в Шри-Ланке, а затем в других тропических районах Восточного полушария.
Стоимость малазийского каучука была на порядок ниже бразильского. Хозяева плантаций и заводов разорялись, рабочие увольнялись, а шикарный город был обречен на медленное умирание. Золотой поток иссяк. Богачи уехали, распродав за бесценок особняки и мраморные статуи. А город постепенно снова стал впадать в спячку, пробудить от которой его не может даже могучий поток туристов, приезжающих посмотреть на слияние двух могучих рек и великую Амазонию.
Сейчас в городе проживает около 1,7 миллиона человек, большинство составляют индейцы и их потомки в смеси с белыми и чернокожими. Но чем (кроме обслуживания туристов) они там занимаются - не очень понятно. Разве что следующий чемпионат мира по футболу, матчи которого будут проходить в том числе и в Манаусе на время разгонит сон города.
А пока, если вы еще не устали, я хочу рассказать вам еще одну историю.
Концерт за 20 тысяч долларов
Джузеппе Лаццо позволил себе отдохнуть пару часов в гостиничном номере на берегу сказочной бухты Рио-деЖанейро. Апрель 1947 года. Осень — самое прекрасное время года в Бразилии. Уже не жарко, но приятно тепло.
Джузеппе Лаццо — американец, как видно по его имени и фамилии, итальянского происхождения. И он — прославленный бас нью-йоркской «Метрополитен-Опера». Еще четыре концерта, и его турне по Бразилии окончено. Он с удовольствием сидел на террасе и потягивал охлажденный апельсиновый сок. До чего же хороша жизнь! Джузеппе сорок лет. Бразильское турне обернулось настоящим успехом. Некоторые критики даже поговаривали о триумфе. Оперную звезду повсюду принимали неделями, и весь мир приезжал послушать его, особенно женщины. Какая благословенная страна! Жалко, что турне через четыре дня завершится, но Джузеппе решил остаться подольше — в конце концов, устроить себе напоследок двухнедельный отпуск. И почти убедил себя, что нуждается в отдыхе.
Кто— то постучал в дверь. Раздосадованный Джузеппе Лаццо покинул страну грез и пошел открывать. Перед ним предстал маленький, смуглый мужчина с папкой пол мышкой. Он выглядел робким, почти напуганным: «Господин Лаццо? Вы не позволите мне войти… Я хотел бы свами переговорить. Это не займет много времени!» Джузеппе, не задавая вопросов, небрежным жестом пригласил мужчину внутрь. В принципе он любил незапланированные происшествия. Это отвечало его натуре. Он всегда верил в свою звезду, и она всегда вела его куда нужно.
Незваный гость сел на краешек широкого, уютного кресла и начал очень обстоятельно вводить певца в курс дела. Тот поначалу его толком не слушал, его очень удивил необычайно резкий голос говорившего. Такой неприятный, фальшивый голос, подумал про себя Лаццо, разбиравшийся в таких вещах профессионально.
— Позвольте представиться? Паоло де Симан. Я импресарио и хотел бы сделать вам предложение. Джузеппе перебил его решительным взмахом руки: — Я сожалею, но на ближайшее время у меня все распланировано!
Маленький человек в темно-синем костюме отважился на светскую улыбку:
— Господин Лаццо, если меня правильно информировали, то вы собираетесь остаться в нашей прекрасной стране еще на две недели после концертов, отдохнуть. Значит, некоторое свободное время после турне у вас есть, а то, о чем я вас попрошу, не продлится долго. После этого вы будете опять совершенно свободны и сможете спокойно отдохнуть.
Артист с интересом посмотрел на своего гостя. Откуда он так хорошо знает о его планах? И он ощутил неясное беспокойство. Паоло де Симан продолжал своим свистящим голосом:
— Я представляю оперный театр Манауса. Мы хотим попросить вас дать шесть концертов. И предлагаем гонорар в двадцать тысяч долларов!
Двадцать тысяч долларов! Невероятная сумма! Вдвое больше, чем то, что Лаццо заработал за все турне по Бразилии. Мысли певца спутались. Манаус? Импресарио определенно говорит о Манаусе, пользующемся дурной славой городе на Амазонке?! Но любой знает, что. Манаус сегодня — в 1947 году — почти заброшен, он стал жертвой каучукового кризиса! Как может опера в этом разрушенном городе предложить больше, чем все богатые города в Бразилии, вместе взятые?
Пока он пытался разрешить эту загадку, маленький человек с пафосом произнес:
— Нет, господин Лаццо, это не шутка! И я могу это вам доказать. Если вы сейчас на словах согласитесь приехать, то я вам даю половину гонорара.
С этими словами он открыл свою папку и вынул оттуда толстую пачку зеленых банкнот. Джузеппе Лаццо остолбенело уставился на десять тысяч долларов! От денег он никогда не мог отказаться. Как можно не принять такое предложение? — Ну ладно, я согласен!
— Я знал, что вы приедете! Через четыре дня я за вами пришлю.
Импресарио положил десять тысяч долларов на стол, поднялся и пошел к двери. Но задержался еще на мгновение:
— Господин Лаццо, есть еще одно маленькое условие нашего соглашения. Что бы ни произошло, вы не должны задавать никаких вопросов! — Но почему?
— Никаких вопросов, господин Лаццо, ни одного. Прошло четыре дня.
Джузеппе возвращался со своего последнего официального концерта в Рио. Это был потрясающий успех. До сих пор у него в ушах звучали бешеные аплодисменты публики. Фантастическое ощущение!
Когда он вошел в свой отель, то внезапно вспомнил о загадочном импресарио. Вероятно, тот ждет его внутри. Странная история… В промежутках между концертами он навел справки у своих бразильских друзей: они не знали никакого импресарио Паоло де Симана. Джузеппе заглянул в холл отеля. И не увидел никого, никого похожего на мнимого импресарио. Служитель за стойкой подал ему его ключ и записку.
«Будьте завтра в семь часов утра в аэропорту Рио. Вас там встретят».
И все. Больше в записке ничего не было. Ни подписи, ни адреса, ни номера телефона. Ничего.
Но Джузеппе принадлежал к тем людям, которых нелегко заставить потерять хладнокровие. Что это значит, когда речь идет о двадцати тысячах долларов! Он дал слово и поэтому поедет.
На следующее утро ровно в назначенный час он был в аэропорту. К нему тут же подошел мужчина и дал понять, чтобы он следовал за ним, не сказав при этом ни единого слова. Джузеппе не стал задавать вопросов и прошел за мужчиной в отдельный маленький ангар. Там их ждал частный самолетик. Немой человек сел в кресло пилота. Лаццо протиснулся на место рядом, и вот они уже несутся по взлетной полосе и, оторвавшись от земли, берут курс на Манаус.
Все время они летят над бесконечными бразильскими лесами. Это для Лаццо слишком! Он ведь обещал не задавать вопросов импресарио, но это соглашение не распространяется на пилота. Поэтому он с обезоруживающей, дружелюбной улыбкой повернулся к своему спутнику:
— Долгий полет! Между нами говоря… куда точно мы направляемся?
И чтобы придать своим словам вес, достал из кармана стодолларовую купюру.
Но пилот только пожал плечами. Он явно сожалеет, что ничего не может ответить!
Джузеппе разочарованно вздохнул и убрал деньги в карман. Пилот ничего не знает. Да, этот импресарио не так уж наивен!
Через несколько часов они приземлились в Манаусе, где оперную звезду уже ждало такси. Его отвезли в отель: жалкое здание, совсем не такое, как те роскошные отели, в которых он останавливался раньше. Да, это не Рио-деЖанейро!
Джузеппе Лаццо прогулялся по улицам зловещего города. И мало-помалу начал тревожиться. Здесь все так печально, так мертво — просто город призраков! У него появилось нехорошее чувство, и его тревога переросла в страх. Всего несколько часов он находится вдали от привычной цивилизации, где-то на краю света, и уже ощущает себя покинутым, одиноким. Он никого здесь не знает, никто нс может прийти ему на помощь, если… да, что если?
Он решительно направился к оперному театру — и осмотр не прибавил ему уверенности. Это было помпезное здание колониальных времен, то есть было когда-то. Сейчас оно не более чем руины. Десять, может быть, двадцать лет за ним никто не ухаживал. В Манаусе больше нет оперы!
Джузеппе попытался успокоить себя, говоря, что, вероятно, сегодняшний концерт пройдет в каком-то другом месте. Он купил газету и нервно пролистал ее насквозь — хотя он не понимал ни слова по-португальски, но по крайней мере был способен прочитать свое имя! Везде, куда бы он ни приезжал раньше, о его концертах сообщали в газетах! Но здесь — с первой до последней страницы — ничего. Ни одной строчки. Ни даже заметочки. Что это все означает? Что от него хотят в этом Манаусе?
В отеле его ждала еще одна неожиданность: импресарио, наконец, появился. И он казался еще более робким, чем во время своего первого визита в Рио. Джузеппе Лаццо бросился к нему и схватил за ворот рубашки:
— Слушайте, вы! Я только что видел оперу… это руины… настоящие руины!
— Пойдемте в вашу комнату, господин Лаццо. Я должен вам кое-что сказать.
Разозленный Лаццо последовал за ним. Что еще такое? В комнате Паоло де Симан сел напротив него, неуверенно поглядел на него и объяснил своим кукольным голоском:
— Вы правы. В Рио я сказал вам не всю правду. Ваши концерты будут проходить не в опере… и… вообще-то речь идет не о шести концертах, как я вам говорил, а только об одном!
— Об одном концерте? Двадцать тысяч долларов за один концерт?! Это невозможно! Ну-ка признавайтесь! Что здесь происходит? Что вы хотите от меня за двадцать тысяч долларов? Я требую объяснений!
— Господин Лаццо, пожалуйста, успокойтесь. Вы должны только петь! Петь, и ничего больше! Вот, посмотрите, я принес список арий, которые мы бы хотели от вас услышать. Они все из вашего репертуара.
Знаменитый бас «Метрополитен-Опера» онемел. Ему что, все это снится? Свистящий голос импресарио вернул его обратно к реальности.
— Господин Лаццо, как мы говорили, вот вторая часть гонорара — десять тысяч долларов. Возьмите! Я пришлю за вами завтра в восемь часов вечера.
Всю ночь Лаццо не смыкал глаз. Двадцать тысяч долларов за один концерт! Никакой Карузо не получал столько. За этим что-то скрывается. Но что? Определепно он влип в какую-то историю. Но как ему выбраться из Манауса? Впервые в жизни он ощутил настоящий парализующий страх. Но ему удалось взять себя в руки, вспомнив о своей счастливой звезде и покорившись — с настоящим смирением — загадочной судьбе.
В восемь вечера перед отелем остановился большой американский лимузин. Немногословный импресарио сидел за рулем и был в машине один. Лаццо влез внутрь и попытался успокоиться. Автомобиль легко ехал по обезлюдевшим улицам Манауса и скоро выехал из города. Растительность стала гуще. — Но мы уже едем по какой-то глуши! — Да. Мы скоро будем на месте. И после этого водитель снова онемел. Автомобиль катил по страшно ухабистой дороге. Нигде в мире ночь так не темна, как посреди джунглей! Ни в каком другом месте она не бывает так таинственна. Джузеппе Лаццо начал жалеть, что за двадцать тысяч долларов согласился, чтобы его вовлекли в подобное приключение! Он, наверное, сошел с ума, это же чистое безумие. Какой концерт! Посреди девственного амазонского леса? Нет, теперь он этому не поверит. Он, вероятно, жертва похищения. Или политического, или какого-то другого, подобного. Главное, что это — похищение.
И в то самое время, когда у него в горле от страха возник комок, машина остановилась. Импресарио дружелюбно улыбнулся: — Вот мы и приехали!
Продолжение читайте здесь -
http://xistor.ru/neversluchai.php?p=6
И еще немного фотографий.
Амазония с самолета
экзотические фруктоовощи на местном рынке:
очень забавно видеть
такое рядом с капустой, морковкой и луком
Я не выдержал и попытался выяснить у местных на языке жестов что же всё-таки это такое и как это едят. Чем вызвал бурную реакцию окружающих :)
В общем, это сырым не едят, а жарят/варят, по вкусу похоже на кукурузу.
Рыбный рынок
вот такой карасик :)
местные сувениры
местные девушки
А с утра мы поехали в джунгли.
Сначала на машине до порта, потом на моторке на другой берег Амазонки, через слияние вод двух цветов, потом снова на машине,
потом на другой, протекающей лодке.
Дорожного сообщения в джунглях нет, вместо дорог - река.
А потом мы приехали :)
(продолжение следует)
p.s.
Во время гуляния по джунглям я долго приставал к нашему проводнику в тем, чтобы он показал-таки мне гевею, и в итоге на третий день мы её нашли. Сантиметров 15 в диаметре, серая кора, от деревьев вокруг почти не отличается; при надрезе сок прилипает к ножу, но потом течет очень медленно. Поэтому собрать нужное количество для выпаривания на костре не удалось.
В заметке использованы материалы:
Путешествие с домашними растениями
http://www.vokrugsveta.ru/tv/vs/cast/285/
http://www.e-plastic.ru/main/articles/r1/ppm04