Выдержки из рассказа "В каменной западне Анабара"

1 Анабарская возвышенность, р.Эиечка 1 Анабарская возвышенность, р.Эиечка
2 р.Котуй-Кан 2 р.Котуй-Кан
3 безымяный ручей 3 безымяный ручей
4 скалы 4 скалы
5 там где рождаются реки 5 там где рождаются реки
6 Большая Куонамка, воды нет! 6 Большая Куонамка, воды нет!
7 сборы, первый день, идём 7 сборы, первый день, идём
8 каменное дно 8 каменное дно
9 очередная валуная закупорка 9 очередная валуная закупорка
10 щедрый обед 10 щедрый обед
11 сухой перекат 11 сухой перекат
12 счастье, идём под веслами! 12 счастье, идём под веслами!
13 типичный вид берега 13 типичный вид берега
14 и вновь валуны 14 и вновь валуны
15 Денис Якушев - мой хариус 15 Денис Якушев - мой хариус
16 где вода... 16 где вода...
17 обиженные и усталые... 17 обиженные и усталые...
18 пушицы 18 пушицы
19 А.Жилянин - ко мне не подходи! 19 А.Жилянин - ко мне не подходи!
20 лежбище бегемотиков 20 лежбище бегемотиков
21 озерковое спокойствие 21 озерковое спокойствие
22 камень гигант 22 камень гигант
23 командир В.Коваленко 23 командир В.Коваленко
24 воды прибавилось... 24 воды прибавилось...
25 А.Букреев - чем не модель... 25 А.Букреев - чем не модель...
26 М.Коваленко - ну погоди! 26 М.Коваленко - ну погоди!
27 страна покоя 27 страна покоя
30 устье р. Монхоло 30 устье р. Монхоло
31 шпилька 31 шпилька
32 перекат 32 перекат
33 очаровательная Куонамка 33 очаровательная Куонамка
34 тишь да гладь! 34 тишь да гладь!
35 мелко 35 мелко
36 туманной ночью... 36 туманной ночью...
37 река-зеркало 37 река-зеркало
38 дряхленький перекат 38 дряхленький перекат
39 речной мыс 39 речной мыс
40 сопка Сергей 40 сопка Сергей
41 на рассвете 41 на рассвете
42 вглядываясь на собственное отражение... 42 вглядываясь на собственное отражение...
43 валуны за валунами 43 валуны за валунами
44 чуть больше воды и был бы порог 44 чуть больше воды и был бы порог
45 в закатный час на пороге 45 в закатный час на пороге
46 мечты сбываются 46 мечты сбываются
47 курумы 47 курумы
49 мощёная площадь 49 мощёная площадь
50 устье р. Дюкен 50 устье р. Дюкен
51 куонамский хариус 51 куонамский хариус

Бетонные плиты, уложенные ровными рядами на рулёжной дорожке аэропорта, пылали жаром. Раскалённый воздух, словно от разогретого противня вздымался к верху и зависал расплывчатым маревом, искажающим удаленную перспективу зеленеющей тайги. В стороне по краю бетонной площади аэродрома за ограничительными столбиками царила иная, успокоенная стихия далекая от суетной аэродромной жизни вовлекающей людей в центрифугу многовекторных ускорений. Увлажнённый мох, покрытый загрубевшей коркой тления, кособокие с угнетённой кроной листвянки и поблёскивающие лужи-болотца аккумулировали освежающую прохладу, наделяя её особым таёжным ароматом – хвойной смолы, затхлой сырости вечной мерзлоты и дистиллированного воздуха Крайнего севера пропитанного паром испарившегося льда.
Приземлившаяся вертушка огромным гудящим и свистящим вентилятором разогнала огнедышащий жар и обдала резким коктейлем смешанных запахов, потянуло керосином и смолой. Прямые солнечные лучи расплавили черную окантовку плит. Черная смола проминалась под подошвой обуви и липла к каблукам. Отрезвляющий запах авиационного керосина приятно щекотал ноздри, подбадривая и навевая в мыслях тему длительных перелётов и мелодию романтических песен воспевающих упоительный гомон лиственниц и перекатное бурчание безымянных ключей.
Невыносимый вопль турбин вертолета заглушил устоявшуюся тишину, благотворно влияющую на нервную систему, вселил паническую нервозность, передающуюся телу судорожным подёргиванием. Вертолёт, заваливаясь с боку на бок, грузно, на присядках покатил по рулёжной дорожке и, следуя по сплошной белой линии, направился к месту стоянки. Наземный техник в распахнутом синем комбинезоне поднял руки вверх, приветствуя стальную птицу особым дружественным знаком, зачастую применяемым в ритуальных танцах краснокожих воинов Американских прерий.
Не сбавляя темпа, вертушка описала полукруг, огибая странную процессию, тянущуюся оборванной цепочкой от двухмоторной «Аннушки» к стальному шкафу с резиновыми шлангами и металлической катушкой. Процессию составляли восемь человек занятых переноской груза, не поддающегося ни какому счету и взвешиванию. Измотанные люди несли на своих плечах неподъёмные рюкзаки, тащили по бетонке распухшие баулы, скрестив на груди руки и опустив головы, перетаскивали какие-то длинные конструкции, упакованные в тёмные чехлы. Судя по их легким, просторным одеждам: рубашкам с короткими рукавами, бриджам, размалёванным в пляжном стиле, бессменным и удобным джинсам, легкоступным кроссовкам и загорелой коже можно было смело утверждать, что они прибыли из теплообильного материка, следуя примеру и маршруту перелётных птиц.
Прибывшие люди, словно любопытные птицы, повинуясь древнему инстинкту познаний, ступали по территории Крайнего севера с радостной возбуждённостью на сердце, слегка омрачённой тяжёлыми испытаниями перелёта, отразившимися на их лицах недовольными кривляньями и потупленными взглядами.
Возглавлял процессию худощавого телосложения мужчина преклонных лет с невыразительной белой бородкой и изрядно поредевшей шевелюрой, скудно выбивающейся из-под светло-зелёной кепки седыми закрученными локонами. Вспотевшая спина, далеко не молодого носильщика прогнулась под тяжестью походного рюкзака, костлявые венозные руки – наследие прожитых лет, застыли молебном символом. Левая лямка рюкзака съехала с плеча, и он удерживал груз на согнутом локте. Стиснув зубы и прикусив губу, он героически рвался вперёд. Несмотря на изнуряющие испытания глаза утомлённого «шерпа», выражали вдохновлённый настрой, несгибаемую волю и романтическую иллюзию, проплывающую перед глазами диковинными видами незнакомой и желанной тайги.
В отличие от своих друзей прозорливый мужчина не разделял оптимизма на счет покладистого и покорного севера и облачился в подобающую данной широте надёжную и практичную обновку. Мешковатый походный костюм цвета хаки, высокие ботинки на толстой подошве, офицерский ремень туго затянутый на поясе, выделяли его из числа доверчивых и самонадеянных коллег. Самодельный нож впечатляющих размеров, всунутый в пластиковые ножны, вызывающе болтался на поясе, как будто нарочно приманивая зоркую и проницательную службу аэродромной охраны «ВОХР». К счастью или разочарованию незадачливого путешественника к нему никто не приставал с расспросами касательно ножа, по всей видимости, на территории северных аэропортов срабатывает механизм абсолютного доверия и взаимопонимания.
Седовласый носильщик, наконец, добрел до кучи вещей заваливших железный ящик аэродромного оборудования и припал на колено, не справившись с непосильной поклажей. Объёмная гора вещей смягчила падение, приняла на себя тяжёлый рюкзак. Закхекав и проронив несколько нецензурных слов, горе носильщик обтёр мокрый лоб рукавом, пропитанным потом, и с великомученическим вожделением посмотрел на проносящийся мимо вертолёт.
Пилот вертолёта на секунду оторвался от ратной службы и глянул сквозь пластик на безрадостную процессию полусогнутых носильщиков. Взгляды седобородого путешественника и франтоватого пилота встретились и оба в одно мгновение понимающе закачали головами, испытывая ни с чем несравнимое ощущение открытого человеческого общения происходящего на подсознательном уровне. Каждый из них проникся всепоглощающим уважением по отношению друг к другу. Путешественник, подобострастно с искренними позывами души, не без корысти, желал авиатору ясной погоды на сегодняшний день, а пилот в свою очередь завидовал будущему пассажиру своей стальной стрекозы за то, что тот в скором времени будет с довольным видом прохаживаться по таёжному ручью со спиннингом в руке.
Занятые люди мило улыбнулись друг другу и погрузились с головой в незавершённую работу.
Раскрученные до неимоверных оборотов турбины вертолёта издали воздушный хлопок, и перешли на угасающий свист. Вертушка замерла, повинуясь воле наземного техника. Плоские лопасти, мелькающие серым кругом, проявились на голубом фоне небес пятиконечными перьями, провисающими к низу. Шум турбин смолк, раздался лязг открывающейся дверцы и бряцание короткого трапа закрепленного к вертолёту когтевидными выступами. Франтоватого вида пилот соскочил с низкой ступеньки, распрямил сгорбленную спину, потянулся кончиками пальцев вверх, в знак протеста с сонливой усталостью, и небрежно кинул технику:
—Что Степаныч приуныл? Крепись, некогда расслабляться. Готовь машину, через тридцать минут вылет, вон ребят на Большую Куонамку надо забросить.
Пилот наморщил лоб и с видом огорчённого человека выказывающего крайнее раздражение и недовольство, добавил в погрустневшем тоне:
—Когда же эта жара пройдет? Печёт и печёт, аномалия какая-то. Семнадцать лет в Хатанге живу, а такого жаркого лета не припомню. Вот тебе и всемирное потепление, вот тебе и Крайний север на семьдесят второй параллели.
Опечаленный поводырь стальной стрекозы, было, направился обратно внутрь машины, но потом передумал, махнул рукой и быстрым шагом, направился к зданию аэропорта, буркнув себе под ус:
—Жара, всё иссохло, вон Котуй-Кан ниже русла стоит, обмелел совсем, про притоки вообще говорить не приходится сплошные камни, а они на Куонамку прутся, делать им, что ли нечего,… и несёт же их нелегкая…
Пилот скрылся за деревянной дверью одряхлевшего аэропорта, обновлённого панцирной обивкой, оставив высказанные вслух мысли витать над бетонной площадью. Седобородый путешественник уловил понятную только ему воркотню пилота, встрепенулся, словно его ужалила оса, и резко обернулся к своим навьюченным коллегам.
Жилин Пётр Александрович, а именно так величали седобородого путешественника, являлся одним из тех людей, которые целиком и полностью посвящают себя любимому делу. Вот уже на протяжении тридцати лет Пётр Александрович из года в год без пропусков, каждое лето собирается в тайгу по воле сердца, по зову тайги, за туманами и особыми внутренними переживаниями, творящимися в душе при встрече с укромными таёжными далями.
По профессии Пётр Александрович Жилин был и остаётся конструктором навигационных и прицельных систем ракетных снарядов. На протяжении многих лет он способствовал подъёму авторитета советского и российского вооружения, и даже выйдя на пенсию не смог оставить своё родное КБ.
Расставание с ВПК, не происходило по одной весьма существенной причине, Пётр Александрович оставался на сверхурочные, работал за двоих, не упускал случая подработать за двойную оплату в выходной день лишь за тем, чтобы скопить деньжат на следующую, дорогостоящую поездку в тайгу. Его слепая можно сказать фанатичная преданность и любовь к походам прошла многочисленную проверку сложными маршрутами Хабаровского и Красноярского края, республики Саха (Якутия) и Эвенки, Карелии и Урала. На его боевом, личном счету значилось прохождение таких рек как Учур, Алдан, Тутончана, Виви, Уда, Бёсике, Котуй, что придавало ему вес и солидность в среде доморощенных и профессиональных сплавщиков.
Неоспоримо и безапелляционно, Петру Александровичу можно было поставить единственно верный диагноз – неизлечимый романтик, от пяток до корней волос на голове, сумевший сохранить студенческий настрой и юношеский задор до сего дня и укрепить веру в выбранный им путь познания и исследования необитаемых участков земли.
Несмотря на перечисленные достоинства и походные регалии в характере Петра Александровича не сложился комплекс сурового, неразговорчивого и замкнуто таёжника, каким обычно наделяют известные журналисты и писатели покорителей Сибири. Пётр Александрович оставался добрым и сдержанным человеком, в некоторой степени мнительным и острожным прагматиком. Возможно, именно из-за своей не эпатажной натуры он до сих пор ходит в тайгу и даже не помышляет в ближайшей перспективе покончить со своим излюбленным занятием. Когда как другие, более яркие и экспрессивные личности едва попробовав тайгу на вкус, перебежали в другой лагерь, приняв иную веру с девизом – «Гореть ярче всех…, но ближе к дому!» Да, можно смело утверждать, что Пётр Александрович ни когда не болел звёздной болезнью и даже не простужался ею. Он был рабочей лошадкой той, что упорно взбирается в гору и с опаской спускается по склону, впервые вступив на нехоженую тропу.
Слова осведомлённого пилота тронули мнительное сердце Петра Александровича, он не на шутку взволновался, ибо сказанное им напрямую связано с предстоящим походом. Заброска группы должна была осуществляться из Хатанги на восток к притоку реки Анабар, Большой Куонамке. Реку Котуй-Кан и Анабар разделял созвучный водораздел Анабарская возвышенность, не многим более восьмидесяти километров. Восемьдесят километров ничтожно малое расстояние, так что устоявшаяся на Котуй-Кане засушливая погода властвовала и за водоразделом.
Задача прохождения маршрута усложнялось ещё и тем, что из-за нехватки денег пришлось выбрать самый короткий маршрут для полёта вертолёта в самые истоки Большой Куонамки на слиянии двух ключей, самый длинный из которых оценивался в пятнадцать километров.
—Слышь!!! – негромко, почти шёпотом обратился смутившийся Пётр Александрович к приближающемуся коллеге Ивану Владимировичу Чергину.
Иван Владимирович с упорством кенийского ходока на длинные дистанции пёр на себе баул размерами больше его самого. Иван Владимирович, как и Петр, Александрович, находился в том предзакатном возрасте, когда следовало запастись терпением, оглянуться на прожитые годы и заняться неблагодарным рецензированием прошлого, дабы предстать перед всевышним с подготовленными документами и чистой совестью – не тот случай! Иван Владимирович Чергин имел более расширенные диапазоны увлечений и не в пример своим одряхлевшим сверстникам, протирающим штаны на лавочке, в ухоженном дворике, испытывал себя и саму жизнь на прочность. Невзирая на болезни собранные им на пути по зрелой жизни, не смотря на осуждающие реплики одомашненных соседей, он шёл непроторенной стезёй первооткрывателя, не сворачивая и не останавливаясь.
Если Пётр Александрович жил со своей романтической болезнью с оглядкой на выздоровление и на болеутоляющие препараты реального видения жизни, то Иван Владимирович буквально страдал и изнывал ею, не смея и помышлять об излечении. Он буквально грезил тайгой, и жил лишь тогда когда гасло искусственное освещение, затухали городские звуки, и в поле зрения не попадались атрибуты человеческой цивилизации.
Находясь на пенсии, суммируя её в скудные накопления, он с фанатизмом, вплоть до самоистязания копил деньги к следующему походу. «Иной» род трудовой деятельности не приносил ему должного денежного достатка, хотя и был связан с таёжным увлечением. Иван Владимирович Чергин печатался в одном известном рыболовном журнале, довольно успешно, его статьи выходили как минимум три раза в год с дюжину печатных страниц. Жаль только, что владелец журнала не был заинтересован в финансовом оздоровлении внештатного корреспондента, и платил ему заниженные гонорары. И всё же Иван Владимирович не признавал за собой капитуляцию или поражение, он шёл к победе целеустремлённо, без оглядки на неудачи, опираясь на плечи таких же, как и он, закоренелых и не излечимых романтиков.
Иван Владимирович прихрамывал на обе ноги, двигался медленно, чётко выверяя, куда поставить ногу при следующем шаге, ему оставалось проделать до груды вещей не более десяти шагов, поэтому он без труда услышал призывы Петра Александровича. Иван Владимирович с усилием приподнял голову, еле виднеющуюся из-под навалившегося сверху баула. По ржаво-седой бородёнке и морщинкам, заполонившим лицо, текли ручейки пота. Иван Владимирович был крайне измотан. По комплекции, физическим данным, росту и весу Иван Владимирович уступал Петру Александровичу, зато выигрывал в возрасте, что, в конечном счёте, и сказалось на больных ногах, он все чаще и чаще прихрамывал.
-Слышь? – позвал Пётр Александрович.
-Да подожди ты, не приставай, дай спокойно дойти! – нервно, без отнимающей силы деликатности прервал Иван Владимирович надоедливого сверстника.
Пётр Александрович ничуть не смутился и стоял на своем:
-Слышь, – в голосе Петра Александровича угадывалась московская нарочитость и высокомерная невозмутимость, хотя, внутри него творилась неладная и неспокойная тревога, – Слышь, Иван,… пилот-то сказал воды нет, засуха кругом, а как мы по Куонамке пойдем, может пока не поздно маршрут поменять?
-Пётр ну что ты, в самом деле, кипишуешь,… ещё толком ни чего не известно, – Иван Владимирович приосанился, подправил спадающий баул и сделал последний шаг, после чего без всякой страховки плюхнул надоевший баул на вещевую гору, – Ты вот что…, за зря тут, прохлаждайся, глянь, сколько вещей ещё осталось перенести.
Не смотря на усталость в мышцах и пот, застилающий глаза, Иван Владимирович, не отдохнувши, прокрутился бравым солдатам на пятке, подравнялся, выправился, будто на параде и зашагал прихрамывающей походкой к самолету.
-Вот досада-то, какая, – не сдавался Пётр Александрович, он не любил невыясненных моментов способных тем или иным образом повлиять на дальнейшую судьбу, это было у него в крови, должность начальника конструкторского отдела обязывала его к дисциплине, порядку и ответственности, – Так…, это…, Иван!
-Отстань ты! – во гневе дал отмашку кулаком марширующий Иван Владимирович.
Следующим навьюченным ходоком, подбирающимся к вещевому свалу уверенной походкой, был Евгений Владимирович Коваль, великолепный организатор и непревзойденный авантюрист, воплощающий безумные идеи и невыполнимые затеи в реальность. Его ни кто и никогда из путешествующих коллег не называл по фамилии, имени, отчеству, употребляя в произношении предвосхищённое склонение и учтиво вежливый тон. Для всех он был просто Владимирович, ни больше, ни меньше. Называя его по отчеству с простецким, уменьшительным окончанием, братья таёжники подчеркивали его заслуженное звание «бригадира» и вместе с тем указывали на близость «бригадира» к простым работникам весла и спиннинга.
Владимирович был вполне удовлетворён таким обхождением и на большее не претендовал. Для него важнее всего было то, что в спорах, происходящих в мужской среде, последнюю точку ставил именно он. К нему прислушивались, от него ждали окончательного решения и если что, втихую бранили, когда в ходе сплава возникали чрезвычайные ситуации. К перечисленным заслугам Владимировича можно приплюсовать еще одно важное достоинство его коммуникабельность, проще говоря, он был и остается компанейским мужиком, с которым можно подружиться до самой гробовой доски с первого же знакомства.
Касаемо возраста Владимировича, то, как раз в данный период времени он испытывал на себе перемены, преподнесённые переходным периодом от сорокалетия к пятидесятилетию. То есть в его голове ещё довлело юношеское озорство и влюбчивость, в душе царило широкое пространство свободы, а вот наружность тяготела к возрастной солидности и сдержанности мужика крепко стоящего на ногах.
Имея превосходный торс, сложенный по спортивному типу футболиста, Владимирович непростительно обрюзг от праведных хлопот и домашних трудов. В нём ещё не увяла мускулатура, но зато округлился живот, осунулись плечи, предательски припухли глаза и вывалился второй подбородок. Спасал Владимировича от возрастного старения его весёлый и озорной склад характера, будто скопированный у восемнадцатилетнего пацана. В мыслях Владимировича творился настоящий ураган желаний, влечений и любвеобильности. Девушки, дамы и почтенные матроны впитывали его энергию и приоткрывали рты, заглядываясь на Ален де Лона, воссозданного воплоти обаятельного Владимировича.
Пренебрегая рекомендациями метеосводок и не подстраиваясь под волну маниакальной перестраховки Петра Александровича, Владимирович оделся в элегантные джинсы морской синевы, джинсовую рубашку с карманами на клепках и кроссовки на белой подошве. На шею предусмотрительный Владимирыч всё же повязал платок, из-за боязни получить простуду или солнечный ожог, как ни как, а ведь он знал, что находится в зоне действия непредсказуемой Арктики. Исполняя ответственную роль командира, Владимирович нёс на плечах синий гермомешок сопоставимый с его рангом – не слишком большой, и не слишком тяжёлый, что бы ни забивать мыслительный орган побочными трудностями. Ведь ему ещё предстоит «тет, а тет» договариваться с пилотами о предстоящем маршруте, уточнять координаты высадки, оплачивать перелёт и держать группу под постоянным контролем не попуская вожжи.
-Слышь, я это,… воды нет,… иссохло всё – жалобно пролепетал Пётр Александрович, в надеже, что хоть командир внемлет его сомнениям, – Владимирович,… слышал, что пилот говорил?
-Не а, – Владимирыч был разочарован, гермомешок не имея лямок, постоянно съезжал то на левое, то на правое плечо, причиняя массу не удобств, а тут ещё Пётр Александрович со своим блеянием. Но, как и подобает настоящему командиру, Владимирыч сдержался и спокойно переспросил – Что там у тебя?
-Да вот командир вертолёта мимо проходил, сказал, что воды мало по притокам, вот я и гадаю, – Пётр Александрович ещё больше занервничал, на лице отразилась щемящая душу младенческая неуверенность, – Может, пока не поздно передумаем с Куонамкой, если что по Котуй-Кану спустимся, затем по Котую обратно в Хатангу,… а?
Владимирович от удивления повёл разросшимися рыжими бровями и непонимающе уставился на перепуганного подчиненного.
-Александрович ты чё совсем сбрен…н… – Владимирович прикусил губу, статус начальника не позволял ему браниться или выказывать непочтение к подчинённым, – Ладно…, хорошо…, будь, по-твоему. Пойдём по Котуй-Кану, а дальше…? Как быть с обратными билетами из Саскылаха в Полярный, из Полярного в Москву, мы их уже не сдадим, потеряем деньги. А это ни многим немало двадцать шесть тысяч с носа, плюс ещё новые билеты придётся покупать, ещё столько же.
Владимирович, как и его несчастные товарищи по переноске груза, безжалостно свалил себя опостылевший гермомешок и в позе дородной бабы, руки в бока, встал перед стушевавшимся Петром Александровичем.
-Вот видишь, Пётр Александрович, ты молчишь, а мне что делать? Как поступить? – Владимирович, как и все московские тузы, короли, валеты и шестёрки чуточку гнусавил и медлил в произношении слов, от чего его речь наполнялось завораживающей гипнотической составляющей.
-Так я чего,… я за всех не решаю, я чего,… я, как и все – пошёл на попятную Петр Александрович.
-Значит, на том и порешили, поживём, увидим…
Владимирович поднял с аэродромных плит небольшую кожаную сумку, перекинул её через плечо, и как ни в чем не бывало, направился к дверям, упрятавшим франтоватого пилота вертолёта «Ми-8», компании «КрасАвиа», о чем свидетельствовала синяя надпись на красном фоне фюзеляжа вертушки.
Пётр Александрович от досады почесал затылок, предварительно сдвинув козырек кепки на глаза, и щеголеватой походкой направился за следующей партией груза. По опыту и знанию походного дела, он перестал паниковать, а доверился случаю, на который полагаются все русские люди независимо от степени развития интеллекта, заложенного природой темперамента и быстросменяемых увлечений.
В понимании русского человека, судьба, как правописное правило не меняется и не страхуется, оно лишь проживается с непоколебимой, можно сказать с идеалистической верой в лучший исход. Русские не страдают немецкой прагматичностью, английской степенностью, французской заносчивостью или итальянской напористостью не переходящей за рамки обусловленного здравомыслия.
У русских всё наоборот им нужно всё, сразу и сейчас. Для полноты ощущения планирование завтрашнего дня русскому человеку противопоказано, ибо по его убеждению это может спугнуть фарт, а тогда ищи ветра в поле. Нет, русский человек это широта и безграничный простор. Его трудно и практически невозможно втиснуть или затолкать в ярмо европейской концепции уклада жизни. Русичь, непредсказуем и даже опасен для окружающих, если окружающие не одной с ними веры.
Вкусить все запретные плоды для Русича становиться навязчивой идей гоняющей его из одной части света в другую. Русичь, захваченный какой либо идеей в полон, никому не доверяет, он желает сам, во что бы то ни стало пощупать своими руками и попробовать на зуб предмет вожделения. В его опасных проделках немаловажную роль играет один существенных аспект. Перед тем как по уши увязнуть в топкой трясине или кубарем скатиться в бездонное ущелье он мечтательно задумается, как в скором времени вернётся домой, усядется за стол с друзьями, и до потери пульса будет воспевать в пьяном угаре победу, случайно подаренную окосевшей фортуной.
Пётр Александрович, конечно же, не задумывался в данный момент о силе русского духа и о его значимости в новейшей истории, Петра Александровича поглотило и захватило предполётное действо, кутерьма и весёлая неразбериха счастливого момента – долгожданного исполнения желаний. Уподобившись стройному юнцу, он вприпрыжку погнался за прихрамывающим Иваном Владимировичем Чергиным, дабы подбодрить его добросердечным напутствием и поделиться с ним своей мальчишечьей радостью.
Вертолёт с короткого разбега на восходящем потоке набирал заоблачную высоту. Земля стремительно проваливалась, её раскачивало и тормошило не виданными доселе волнами, набежавшими неведомо откуда. Круглые иллюминаторы залила неправдоподобно светлая лазурь небес с краснеющей бахромой облаков у северной оконечности горизонта и безграничной синью под сводом воздушного купола.
Бесчисленные водоёмы озера и ручьи многократно копировали золочёную звезду и, сфокусировав её яркий свет, осветили внутренности фюзеляжа. Белая обшивка салона заиграла слепящими бликами. Круглый празрачный пластик иллюминаторов подобно мощным линзам стократно увеличивал свечение. Создавалось удивительное ощущение легкости и пространственной свободы.
Проваливающийся пол вертушки, вонзившейся в вертикальный сдвиг ветра, усиливал это нереальное ощущение. Тебя поднимало вверх, и ты невольно расправлял руки, приготовившись к свободному парению. Казалось вот-вот упругий и хлёсткий ветер подхватит тебя, ноги оторвутся от пола, и ты упорхнёшь ввысь. В следующий миг вертушка подскакивала, жёсткий пол напирал на тебя, утяжеляя и без того неподъёмное тело. Перебирая руками, хватаешься за проминающуюся обшивку, чтобы не упасть.
Гул работающих турбин, дрожание и вибрация алюминиевого корпуса; стремительные и плавные движения стрелок на непонятных датчиках; крутящиеся вентиляторы за решетками преобразователей тока; радиокомпас, бортовой самописец, кабеля собранные в пучок металлическим экраном; предупреждающие красные надписи, огромный жёлтый бак, закреплённый по левому борту; гора вещей преграждающий доступ к хвостовой части вертолёта; пластиковые скамейки, заваленные сумками и восемь человек кое-как разместившиеся в тесном чреве небесной стрекозы – рыскающий взгляд Владимировича ни как не мог, за что ни будь зацепиться, дабы сориентироваться и привести мысли в порядок.
Та стремительность, с которой происходили разительные перемены за последние два дня, вводили сознание в ступор. Ещё свежи в памяти и не забыты, прощальные слова родных в коридоре московской квартиры, ещё слышится надрывный плачь дорогого сердцу внучонка, ещё ощущается во рту едкая гарь выхлопных газов автомобилей, осевшая в не проветриваемых городских кварталах – всё это разом переменилось.
Владимирович отстранённо, в полузабытьи усмехался, глядя на своих друзей, когда тот или иной пытался высунуться из открытого иллюминатора и вдохнуть бодрящий воздух севера. Стремительный воздушный поток рвал на их чубатых головах волосы и трепал раздувшиеся одежды. Радостные проказники резко подавались назад, толкая друг друга и перекрикивая рокот взвинченных до предела турбин, орали на ухо – «Классно!!!»
-Да… классно!!! – вторил им Владимирович, по-прежнему усмехаясь той бесхитростной правдоподобной улыбкой спроецированной и срисованной с человеческой души, странноватой и наивной.
Поддавшись бесшабашному, озорному настрою команды Владимирович привстал с промятой картонной коробки, обёрнутой синим скотчем, и стал протискиваться к иллюминатору. Ему не терпелось выглянуть наружу, окинуть свободным взором безбрежную тайгу. Полновесным взглядом, без ограничительных препятствий охватить обширную таёжную панораму.
Разбороняя скучившихся приятелей, Владимирович навалился коленом на гнущееся пластиковое сидение, ухватился за плечо Ивана Владимировича Чергина и попросил его отклониться назад. Иван Владимирович восседал в позе наездника на рюкзаке лицом к иллюминаторному проёму. Его сосредоточенный взгляд цепко и выверено обегал таёжные дали в поисках удачного фотокадра. Очки прописанные, отнюдь, не молодым возрастом, Иван Владимирович сдвинул на лоб. Оправа очков вздыбила на голове седые кудри. Для надежности, чтобы очки не слетали, Иван Владимирович заранее, связал душки, растягивающейся тесьмой.
Лицо Ивана Владимировича от упругого сквозняка, вырывающегося из иллюминатора, приобрело характерный красный цвет обветривания. Глаза щурились и тонули под густыми бровями, короткие пальцы цепко удерживали цифровой фотоаппарат, вид у Ивана Владимировича был сосредоточенный и в некоторой степени воинствующий. Праздные зеваки, пожелавшие каким либо образом побеспокоить его в данную минуту, непременно бы натолкнулись на откровенную грубость. Иван Владимирович был полностью поглощён своим излюбленным занятием – даровать таёжным ландшафтом вечную жизнь на фотографических снимках.
-Что такое, почему мне вечно мешают, ведь я занят делом? – запротестовал сосредоточенный фотограф, пребывающий на пике профессиональной возбужденности и на плаву романтического вдохновения.
-Это я, дай взглянуть, – извиняясь за причинённые неудобства, потеребил за плечо Владимирович.
-А это ты, – Иван Владимирович распознав голос командира и убедившись визуально, что это он, сменил гнев на милость, отполз бочком на край рюкзака, – Давай, подсаживайся. Вон там, слева по курсу посёлок виднеется. Хороший вид, посмотри.
Иван Владимирович ни сколечко не лебезил перед командиром, не испытывал на себе ощущение неполноценности которым зачастую награждают хамливые начальники-тугодумы раболепствующих подчинённых. Иван Владимирович с трепетом, на равноправных началах поддерживал тесный контакт с командиром, ибо Владимирович не раз выручал его, как в безвозмездном финансовом плане, так в плане моральной поддержки.
Как правило, настоящая мужская дружба опирается и возделывается на плодотворной ниве душевной широты, Ивану Владимировичу и командиру этого добра было не занимать, ибо они буквально источали добродушие и благоухали человеколюбием. Именно на этой основе возник обоюдный тандем, товарищеский и мужской союз, к которому впоследствии присоединился весь состав немногочисленной команды путешественников.
Владимирович, опираясь на плечо друга, втиснул голову в круглое отверстие. Летящий на полной скорости вертолёт, конечно же, не мог соблюдать прямолинейное направление, его подбрасывало то вверх, то вниз, уводило в сторону от заданного курса. Пилот вынужден был поправлять вертолёт, от чего, его ещё больше «колбасило», кренило и швыряло разных плоскостях. Завороженного командира не готового к подобным взбрыкиваниям вертолёта тут же ударило головой о жёсткое ребро иллюминатора, бросило вперёд так, что он ударился плечами о металлический обруч. Холодный, хлесткий поток воздуха стеганул по лицу, щёки и лоб словно обожгло, он сощурил глаза и без промедления залез обратно, внутрь уютного салона. Иван Владимирович засмеялся, подбадривающе похлопал по плечу и процедил сквозь редкие светло-рыжие усы:
-Прижмись ко мне, тут затишек, ветер не достаёт и видно всё как на ладони.
Владимирович послушно прильнул к другу и раскрытыми глазами, без опасливого и настороженного прищура глянул на окружающую панораму тайги.
Заполярная тайга парилась и изнемогала под злопыхающим солнцем, не ведающим усталости и отдыха. Полярный день вывел солнечную колесницу на самую высокую орбиту свечения, не давая ей возможности скатиться за горизонт и померкнуть хоть на пару минут. Насунутые на горизонт перистые облака слились в парной дымке вместе с испаряющейся влагой озер, рек и подтопленных бочагов. Воздушная взвесь замерла и налилась отталкивающей, неприятной желтизной огненных пустынь.
Неподвижные облака, размытые в перемежающуюся дымку, казались сюрреалистическим искажением действительности, противоестественным явлением сибирской природы. До этого, тучные облака налитые свинцом и прибитые градовыми бурями к земле находились в непрерывном движении под натиском свирепствующих ветров и атмосферного давления.
Тайга цепенела в иссушающем коматозе, изнывала, томилась в сухостойном бреду, не в силах выдержать испепеляющую жару.
Под неподвижными шасси вертушки раскрылась синяя акварель, растёкшаяся водянистыми мазками по зелёному бархату залесённой равнины. С продвижением вертушки, с её стремительными бросками из бока в бок, синяя краска под фюзеляжем расплылась морем, влилась тонкими протоками в закупоренные озёра-зеркала.
Плавным изгибом синяя акварель столкнулась с песчаным берегом, освещённым золотистым пурпуром низколетящего солнца. Наскочив на бурое мелководье, возникшее по центру русла, река-акварель разделилась на два рукава и принялась поглаживать галечные берега длинной волной. Островок, захламлённый белым плавником и курчавым тальником окончился песчаным пляжем, покрытым застывшими барханами. Пенный прибой вздымал на краю косы бурую муть и смешивал её с чистой водой светло-синей реки.
Озёрная низменность вспухла проплешинами замшелого ягеля покрывающего макушки сопок. Лиственничная тайга, оголяя недоступные вершины, стекала волнистым водопадом в поймы ручьёв и, ощетинившись, в страхе, нависала над отвесными скалами. Вздыбившиеся, остроугольные скалы, притесняя увёртливую реку, без устали обрисовывали её изворотливые контуры на бесчисленных поворотах.
Оскалившиеся берега реки заплясали выпирающими утесами и взъершились расколотыми распадками ручьёв. Красно-бурое нутро земли насунулось на сглаженную поверхность реки. Останцы, запечатлевшиеся на фоне реки заострёнными клыками, распадались на осыпи. Отдельные, более высокие фрагменты скал грозно и неприступно оттенялись недоступными солнцу ущельями. Твёрдые складки пород, наслоившиеся друг на друга в структурную неразбериху, придавали скалам удивительную и величественную изящность.
-Посёлок!!! Посёлок!!! – перекрикивая стонущие турбины вертолёта, заорал Игорек, самый младший член Анабарской экспедиции.
По воле и инициативе отца, преклоняющегося перед северными просторами и почитающего тайгу как нечто одушевлённое и живое, девятнадцатилетний Игорек Яшин изъявил желание посетить первозданное обиталище таёжных паломников. Рассказы отца о жирных и громадных тайменях покоящихся в студенистом лоне девственных ключей настолько впечатлили юного естествоиспытателя, что он твердо решил посвятить межкурсовые каникулы неизвестному и загадочному Анабару.
Всхлипы восхищения и бурное излияние радости юного коллеги, вызвали снисходительную улыбку у Ивана Владимировича, повидавшего многое на своём веку, но не более того. «К чему огорчать молодого отпрыска цивилизации своим непочтительным отношением, пускай зрит, авось и не такое высмотрит» – решил про себя Иван Владимирович и припал к иллюминатору.
Владимирович почувствовал недружелюбные толчки в спину со стороны неусидчивого фотографа и был вынужден ретироваться на задний план, чтобы Иван Владимирович сумел отснять одинокий посёлок. Иван Владимирович вновь поправил очки, постоянно сползавшие на лоб. Прорезиненная тесьма, удерживающая очки на голове стянула их к макушке, редкий пучок седых волос поднялся метёлкой эксцентричного хиппи.
Цифрой фотоаппарат выдвинулся телескопическим объективом в максимальное приближение, маленький жидкокристаллический экран высветил крупнозернистый участок леса. Иван Владимирович смутился и принялся медленно настраивать цифровик, добиваясь качественного снимка. Процедура прицеливания протекала медленно и аккуратно. Подпрыгивающая вертушка не позволяла удерживать фотокамеру в прямолинейном положении, руки фотографа то подлетали вверх, то резко заламывались в сторону. Каждый раз, когда пластиковый корпус цифровика касался дюралюминиевого каркаса иллюминатора, у Ивана Владимировича замирало сердце и он нервно, почти озлоблено выговаривал – «Ну что такое в самом-то деле, когда кончится эта скачка?»
Добившись нужного результата, Иван Владимирович нажал кнопку «off» на цифровике, и с почтением, в прослезившихся от сквозняка глазах уступил место Владимировичу.
Скальный участок реки остался за поворотом. Река Котуй раздалась боками и совершила ряд закрученных поворотов, уподобившись гоночному треку. Затяжная излучина реки огибала прямоугольный мыс с вкраплением пересекающихся проток похожих на прямые автострады и озер различной конфигурации и форм. На противоположном, вогнутом, берегу реки ощетинилась коричневыми складками скальная твердыня повторяющая подъёмы и спуски Великой Китайской стены.
По центру, скальную твердыню разделило надвое клиновидное ущелье с отчетливыми гривами тонкостенных даек. К подножию скалы примкнуло прямоугольное, синеватое здание угольной шахты с чёрным терриконом и конвейерами-лесенками. На краю рукотворной насыпи виднелась металлическая башня, с длинной стрелой, под ней швартовалось судно. Угольная пыль, стекающая в тесный трюм судна, закручивалась спиралью и уносилась в реку.
Грунтовая дорога, соскочив с насыпного выступа породного террикона, разгонялась двумя ответвлениями к раздольному распадку, облюбованному вертким ручьём. Пепельно-голубая лента ручья вышитая на галечном мелководье отдельными стёжками, вдавалась в реку веерной дельтой. В затишке дельты, в стороне от речной стремнины покоились лодки, привязанные к буям.
Грунтовая дорога, совершив ряд коротких и сложных поворотов, развернулась в обратном направлении, взобралась на скалу и побежала по центральной улице посёлка полярных горняков. Наряженные двух и одно этажные домики посёлка, словно игрушки детского конструктора, соединялись между собой деревянными скобками-коробами.
Новоявленный посёлок открывал взору удивительную красоту, своеобразное соитие – необъятной, изумрудно-сизой тайги и крошечных жилых строений подбелённых в цвет венчания. Посёлок был настолько мал, что от спонтанно возникшей к нему жалости, хотелось прикрыть его ладошкой, заслонить от напирающей, разрастающейся вширь тайги.
Гравийная дорога проскочила центральную усадьбу, отмеченную большими прямоугольными сооружениями, и поднялась на гору, осаждённую продолговатым, тёмным зданием с двумя высоченными трубами. Подступы к зданию захламляли ящики, машинное оборудование и серебристые ёмкости цилиндрической формы. На выступе скалы в том месте, где заканчивалось грозное сооружение, по всей видимости, котельная, стояла беседка. Она словно Ласточкино гнездо Крымского полуострова мирно покоилось на отдельном утёсе, прославляя человеческий гений.
Удаляющийся в иллюминаторе посёлок тонул крошечным островком в нахлынувшем море таёжной зелени. В сердце закралась неуверенность, притаилась тревога, в мыслях то и дело отдавалось учащённым пульсом – «Куда и зачем мы летим, за какими благами, за какими ценностями нас гоняет по миру неразгаданная судьба?»
-Каяк, кхгм… кх…кх… я говорю посёлок Каяк, – откашливаясь, уточнил Иван Владимирович, – Три года назад, мы тут проплывали, когда с верховьев Котуя спускались, с Харпича минуя Люксину. Красивый поселок. Нечего сказать. Тут горняки живут, уголь добывают, этим угольком районные посёлки отапливают, кстати, эта самая северная шахта на территории России, конечно если исключить Шпицберген, впрочем, он и не на нашей территории, там спорный момент с Норвегией существует.
-Откуда вы всё знаете? – откликнулся неокрепшим, осипшим голоском Игорек. Натужный гул вертушки препятствовал свободному общению.
Иван Владимирович обернулся к пытливому юноше в пол оборота и надменно, свысока, оглядел его, хотя сидел гораздо ниже, чем стоял Игорек, опиравшийся о его плечо.
-Еще с детства любознательным был, книжки читал, – не то с издёвкой, не то с поощрительным назиданием пояснил Иван Владимирович и нарочно, припал к жидкокристаллическому экрану фотоаппарата.
Ему нетерпелось пресечь разговор и не касаться темы своего прошлого. Иван Владимирович не любил распространяться о своих достоинствах и заслугах, и уж тем более о своём интеллектуальном даровании. Не тут-то было, Игорек и не думал лебезить перед лицемерным задавакой, бежать от него поджав хвост.
-А какие книжки читали, небось, энциклопедию всю пролистали, – в тоне Игорька проскакивали отголоски беззастенчивой, самонадеянной и хвастливой молодости.
-И энциклопедию тоже пролистывал и почитывал, а вы молодой человек, к примеру, какими известными авторами увлекались, скажем, в области беллетристики.
-Не а, – убежденно затряс головой Игорек, – Не увлекался, я спортсмен по дзюдо первый разряд имею.
Та наивность и простота мыслей, с которой вёл дискуссию молодой человек, конечно же, не могла не насмешить Ивана Владимировича, но он сдержался, потому считал себя воспитанным интеллигентом.
-Тогда советую прочитать Григория Федосеева, отличный писатель.
-О чем он пишет?
-К общему сожалению уже не пишет, умер в прошлом столетии. По профессии Григорий Анисимович был геодезистом, а по призванию прирождённый романтик и писатель с заглавной буквы. В былые годы составлял подробные описания Хабаровского края, прошёл по Становому, Джугдырскому, Джугджурском хребту, исследовал притоки реки Мая, Зея, Алдана. В общем, настоящий таёжник. Писал кстати отменно, со вкусом. Крайне интересно и заманчиво, с первой странички зачитываешься, глаз не оторвёшь.
-Угу – согласился начинающий путешественник.
Игорька более не волновал ход рассуждений старого зазнайки, он набрал в грудь побольше воздуха, округлил щёки пузырем и выпятил глаза, тем самым, демонстрируя полнейшее равнодушие или не согласие с чужим мнением. Убрав руку с плеча Ивана Владимировича, Игорек проворно развернулся на шаткой и проседающей платформе вертушки и переместился на другой борт.
Пётр Александрович Жилин, пребывая в состоянии релаксационного окаменения, мило улыбался, показывая всем, что настроение у него отменное и физическая составляющая организма выше среднего значения, хотя на него никто не обращал внимание.
Пётр Александрович по-прежнему настойчиво и непреклонно строил на лице довольную гримасу, сохраняя традиционное, ненавязчивое спокойствие. Пётр Александрович не тянулся за остальными к открытому иллюминатору, с него было достаточно того, что в салоне вертушки было и так прохладно и свежо. Подставляться под леденящую струю сквозняка он считал не допустимой процедурой для своего организма. «Перестраховка должна стоять на первом месте» – убеждено считал он.
Пётр Александрович сидел у закрытой двери с вмонтированным иллюминатором, не способным открываться как остальные, это обстоятельство вполне его устраивало. Рядом с дверью стоял трап с когтевидными зацепами, Пётр Александрович облокотился на него. Дюралюминиевый трап с пятью ступеньками качнулся и ударился в дверь. Пётр Александрович незамедлительно поправил его, с опаской озираясь вокруг – не натворил ли он какой беды. Затем с напускным любопытством продолжил наблюдение за таёжными пейзажами, но только издали, не приближаясь к тонкостенному и ненадёжному пластику.
Обзор из неудобного положения не удовлетворил Петра Александровича, через круглый пластик было видно лишь облачное небо и полоска тайги в мутновато-сизой дымке. Пётр Александрович проверил дверь на прочность, коснулся пальцами ручки аварийного сброса. Убедившись, что всё в порядке, уверено и непоколебимо прильнул к наглухо задраенному иллюминатору.
Зависшее в воздухе шасси, без опоры, без поддержки, смутило Петра Александровича, ему редко доводилось видеть колеса, парящие над землей, выглядело это противоестественно и настораживающе. Возникал резонный вопрос, – «А какие, собстствено говоря, силы, удерживали многотонную машину в воздухе и притом, заставляя её перемещаться среди облаков?» Нет, конечно, для образованного человека осмыслить закон Бернулли проще простого, понять формулу расчёта подъёмной силы крыла не составит труда, но вот собрать всё воедино, взглянуть на это с точки зрения рядового обывателя, – непостижимо, и заставляло постоянно удивляться.
-Если что падать долго будем, – невнятно промямлил Пётр Александрович, можно сказать без стеснения, потому что он тут же, чуть громче и убедительнее высказал туже самую идею, только в иной тональной интерпретации – Кувыркаться минут пять будем до земли, если чего…
Нешуточные слова «если чего» он выпустил из груди вместе с выдохом, обречённо и настороженно. Сидящий рядом Владимирович не расслышал неуверенные призывы Петра Александровича и не проникся его озабоченностью. Как ни в чем не бывало, Владимирович продолжал смотреть в иллюминатор.
-Жалко,… если чего… – повторился нервничающий экстримал.
Пётр Александрович отсел от иллюминатора и заинтересовался дверью ведущей в кабину пилотов. Овальной формы легко-сплавная дверь напоминала люк в отсеках подводной лодки, только вместо мощного запорного устройства с зубчатыми колесиками, здесь монтировалась простая дверная ручка. Выше по центру двери находился дверной глазок.
Под самым потолком висели круглые авиационные часы «АЧС-1» о чем свидетельствовала трафаретная надпись на циферблате. Часы показывали время полета – один час пятнадцать минут. Секундная стрелка с равномерной угловой скоростью бегала по размеченному кругу, множа полётное значение монотонно текущего времени.
Вертушка неслась с бешеной скоростью, не привычной и не осязаемой. Удалённые, неподвижные ориентиры сбивали с толку, вводили в заблуждение. Путешественникам, находившимся внутри вертушки, казалось, что они стоят на месте, приклеенные к небесам. Иногда их воображение рисовало фантастическую иллюзию будто облака, размалёванные синькой и белилами, тащились вперёд вместе с ними, огибая круглую планету. Пассажирам, пребывающим в задумчивом забытьи, как правило, наступающем после первых тридцати минут восторженного полёта, грезилось, что земля это огромный шар, раскрученный внутри голубого вакуума. А вертолет всего лишь пылинка, удерживаемая на одном и том же месте невесомостью, неподвластной разумному пониманию.
Полярное солнце, споткнулось, припало к земле, высветив окружающее пространство в благодатном цвете бесконечного воскрешения, и тут же отпрянуло от посеревшего небосклона. Начался обычный день заполярного лета, обычный светлый день, не претендующий на восхитительный и неповторимый рассвет алой зари и рубинового, ночного увядания.
Речная долина Котуя осталась позади, рассосалась в сизой дымке, заклубилась миражом в турбулентном следе вертолёта. Грузная лилово-фиолетовая облачность сгрудилась взбитой ватой по окантовке сомкнувшегося горизонта. Верховой ветер распушил светлеющие макушки кучевых облаков и накрутил им белесые завитки. Распластавшиеся, неподвижные тени облаков заляпали пепельно-оранжевое плато.
Оголённая возвышенность заполонила пространство под вертолетом. Лысые сопки, расчёсанные гребешками болезненной эрозии, раскрылись насыщено-жёлтой пахотой. Грязевые лбы, округлившихся вспучиваний земли, покрылись глубокими трещинами. Огромные площади рыхлой и выветренной поверхности плато уводили взгляд к безнадёжно далекому горизонту, зализанному испаряющимся маревом.
Выположенные распадки, неглубокие котловины собирались в единую структуру постепенных понижений. На Анабарской возвышенности возникали ручьи, не имеющие ярко выраженного русла и направления. Они находились в зачаточной стадии развития, каплю за каплей собирая влагу в мелких лужах и замшелых, глинистых бочагах. Незаметно для глаза отдельные возвышенности приподнялись, обнажив каменистые гривы и небольшие скалистые ребра.
Склоны раздутых сопок покрывали курчавые поля курумника раскрашенного в красные, оранжевые и светло-коричневые тона вездесущего лишайника. Пёстрый курумник – итог бушевавших некогда подземных стихий, самопостроился в хаотичную неразбериху разрушенных скал-башенок. С точки зрения современника, парящего подобно птице, они казались терриконами, спланированными под единую гребёнку многосильными бульдозерами. Скудная, выцветшая растительность обрамляла буровато-серый курумник бесформенными палисадниками.
Анабар, как и многие другие удалённые участки необъятной Сибири вызывал у людей неуверенность и подавленность, смешенную с тревогами необратимых последствий. Ведь всё в этом новом мире непонятно и незнакомо. Этот малоизученный мир таит массу труднопреодолимых преград и загадок со многими неизвестными. На жизненном пути таёжника раскрывается сложное уравнение судьбы, требующее незамедлительных ответов и пояснений. Ты как рассеянный ученик, напрочь забывший заданный на дом урок, пасуешь под требовательным взглядом учителя и чертишь на доске всякую бессмыслицу и чепуху.
На плато обнажились трещеватые разломы. Глубокие разрезы земной поверхности тянулись друг к другу, заглублялись мрачными ущельями недоступными солнечным лучам. Огромные воронки цвета красного песка посекли сопочную долину, зародили пронырливые ручьи. Под карнизами выступающих прилавков блеснули ледники. Горизонтальные полоски льда, сохранившиеся с зимы, до неправдоподобия изменили раскрывшуюся панораму. Складывалась ощущение, будто кто-то, ошибочно начертал куском мела короткие штришки не сложившиеся в определённый рисунок. Близлежащая к ледникам почва потемнела от сырости. Короткие промоины подтаявшего ледника изрезали откосы сопок растрёпанными косынками. Мрачный, не приветливый Анабар пробуждал среди вздутых и обветренных сопок горную реку, суммирующую в себе бесчисленные ручейки.
Склоны, завалившихся на бок возвышенностей, приняли острый угол наклона. На крутопадающих скосах встали в полный рост оранжево-красные колоннады. Стены разрушенного акрополя застолбили береговую линию реки. Вогнутые берега горной реки ограждали ступенчатые террасы осыпающихся колоннад и неприступные скалы, под которыми бился в истерике пенный прижим. На противоположном, выгнутом берегу реки растекалось галечно-валунное поле с утолщением посредине и стреловидными краями, подобно галочке начертанной на полях школьной тетради.
На прямотоке синеющая водная гладь собиралась пенным завихрением взбунтовавшегося порога. Изворотливая стремнина кидалась на черные камни, закручивалась бочками и кучерявилась беляками. Узконаправленное течение реки, спрыгнув с трамплина каскадного порога, вливалась в спокойный плёс мощными рядами ультрафиолетовых речных валов.
-Котуй-Кан!!! – ликующе возвестил Иван Владимирович, – Его верховье!!! Котуй-Кан…
От волнения Иван Владимирович сжал пальцами расшатанный уголок обшивки салона, бережно потёр его. Имя знакомой реки он произнес мягко и задушевно, словно окликнул верную подругу. Искорка теплоты и нежности промелькнула в его глазах и упряталась в чернеющей глубине бездонных зрачков. В уплотнившейся памяти всплыло былое наваждение, отсветы неясной зарницы давно минувших лет. Припомнилось многое и тут же растворилось в небытие, не оставив и следа, словно померещилось что-то. Многое позабыто, во многое не верится и многому не находится объяснение. Перепутаны события и даты, но вот то переживание, то особое, личностное восприятие мироздания, отпечатавшееся в запылившейся памяти, не пропало, не исчезло.
-Где! – беспощадно разорвал тонкую паутину воспоминаний Игорёк, рвущийся к раскрытому иллюминатору – Где этот, ну тот самый?
-Этот… – не то спросил, не то ответил Иван Владимирович.
-Да?
-Реку, протекающую под нами, величают Котуй-Кан, – сдержано объявил Иван Владимирович, хотя ему хотелось огрызнуться и наплести нечто резкое, после которого разговор между собеседниками обычно прерывается, – Вон видишь, его невозможно не заметить, на запад вьющейся лентой убегает.
- Угу… – интерес к таёжному красавцу тотчас пропал, Игорёк отпрянул от Ивана Владимировича.
Иван Владимирович, преисполненный блаженной негой воспоминаний вновь расправил крылья мечтаний и заглянул в раскрытый иллюминатор. Ему вновь привиделись вспыхивающие фрагменты давнишних событий, наслаивающиеся картинки визуальных контактов с былыми реалиями. Он погрузился в раздумья, четко обозначив приоритетные направления мыслей.
Нелегкая стезя таёжного искателя увлекла его в необозримую даль. Воспоминания, написанные символами, жестами и намёками, роились в голове Ивана Владимировича, облегчая душу, высвобождая из заточения мимолетные радости, случающиеся на непредсказуемом пути первооткрывателя. Кто он, этот человек нехоженых дорог, бродяга таёжных дебрей, самодостаточный аскет, пастырь, проповедующий законы добродетели языком бесхитростным, наивным и смешным?
Если кто не знаком с такими людьми, то на примере Ивана Владимировича можно составить типичный портрет такого человека. Слушатель или читатель, ограниченный свободой мысли по «техническим причинам» головного мозга или иным комплексам, обрисует Ивана Владимировича поверхностно, без деликатного и глубокого проникновения в душу – портрет получиться маловыразительным, непривлекательным, несколько несуразным и чёрно-белым. Все, потому, что в обыкновенном, рядовом обывателе, составляющем весь земной люд, нет ничего заманчивого и вызывающего, у него не хватает воображения.
Герой странствий, искренний почитатель дорог – отличен от всех, ему не свойственно лицемерие и ханжество. Проникая в душу Ивана Владимировича, понимаешь – такому как он вдвойне сложно и трудно. Характером он не похож на избранную олигархическую верхушку и в то же время отличен от усреднённого большинства, зацикленного на денежном благополучии.
Постепенно до тебя доходит, что в этом мужике, посеребрённом истекшими десятилетиями, сокрыт, великий подарок творца – юношеское мировоззрение, определяющее спонтанные и легкомысленные поступки. Его душа пропитана чистоплотными намерениями, глаза жадны до незнакомого мира, сознание подвержено благому внушению. Развитой ум не обременён бытовыми проблемами, а душа – «соискательница вечной любви», она навсегда взбудоражено поэтическим недугом.
Человек, вращающийся в определённой среде обитания, воспитанный ею, обогретый ею, становится заложником обоюдной любви, напоминающей материнскую ласку, доброту и трепетную заботу друг о друге. Иван Владимирович, вскормлённый тайгой до зрелого восприятия жизни, проникся необъятною ширью, невинностью и стыдливостью упрятанной в девственной таёжной глуши. Тайга укрепила в нём русскую черту характера – безвозмездную щедрость и безмерную тягу к простым душевным людям, таким же, как и он сам. Он сроднился с тайгой, и она не отпускала его от себя, впрочем, он никогда и не пытался сбежать от тёплого костра, согревающего в дождливую погоду утомлённого скитальца. В них обоих было что-то схожее, внутреннее свечение правоты, объединяло их под единое понятие веры, подобострастного желания жить на полную мощь.
Без оглядки на неудачи и мытарства, судьбоносных дорог, идти прежними ориентирами, не сбавляя темпа и не меняя направление – они были и остаются постоянными в своём выборе и преданно служат идеи вечного торжества первозданного бытия.
-Кто тут из вас старший? – обратился борттехник к Петру Александровичу.
Пётр Александрович не был готов к стремительному появлению лётчика, интуитивно он дёрнулся вперёд и навалился на когтевидный трап. До этого он восседал в праздной позе, миловидно улыбался и не ожидал, что над его ухом раздастся звучный голос, требующий незамедлительно признания – где их командир. Пётр Александрович в растерянности заелозил по скользкому пластику и огляделся по сторонам, хотя Владимирович сидел против него на расстоянии вытянутой руки.
- Я… я… старший группы, это я с вами договаривался! – громко ответил Владимирович, решительно пробиваясь сквозь грохот турбин, срывающимся голосом.
-Он, он! – подтвердил Пётр Александрович, выставив для убедительности указательный палец в искомую цель.
-Шеф завет.
-Что прилетели, в заданную точку прилетели, на «А-1»?
-Не знаю? «А один» или «Б шесть», уже на подлёте, пошли за мной.
Кабина вертолета, остеклённая по всему шарообразному объему, напоминала глаза стрекозы, только в данном случае выходило шиворот навыворот. Если с наружи глазки крылатого насекомого многократно и мелко отражали реальный мир, то изнутри, мелькающие пейзажи тайги воспринимались единым целым, с особым упоительным восторгом.
Второй пилот, занимающий кресло справа удерживал на коленках разложенную карту и указывал вертикально развернутой ладонью направление искомого курса. Командир вертушки, франтоватый пилот в щегольском лётном комбинезоне и десантных ботинках отклонил рычаг управления вертолётом вслед за ладонью пилота-штурмана. Вертолёт качнуло, проседающий хвост раскачал тяжёлый вертолёт. Понадобилось совершить несколько движений ручкой влево, вправо и работой педалями, прежде чем вертушка стабилизировалась и пошла заданным треком.
Ладонь второго пилота-штурмана приняла линию горизонта и указала снижаться. Дублируя команду, пилот-штурман заговорил в гарнитуру, прикреплённую к кожаным наушникам. Защёлкали тумблера, и электромагнитные выключатели, вертолёт задрал нос, горизонт поднырнул под фюзеляж. Стальная стрекоза завибрировала жёстким корпусом. На миг показалась, что она изо всех сил сопротивляется снижению и рвётся обратно к облакам. Стрелки датчиков стремительно закрутились, меняя показания. Скорость упала, мелькающая тайга замедлила бег и приблизилась к кабине. Приветливые листвянки выстроились ровной шеренгой перед объёмным экраном кабины, и в почтении склонили ветки к земле.
-Ваша точка, там, на слиянии двух ключей, – обратился второй пилот к Владимировичу. Не слыша своей речи, пилот не мог контролировать силу своего голоса всему виной, были, изолирующие наушники.
-Что? Я ни чего не разобрал? Прибыли что ли? – переспросил Владимирыч и непонимающе уставился на подменного пилота, по совместительству исполняющего и роль штурмана.
-Всё прилетели – ответил за него борттехник.
-Да! – утвердительно закачал головой пилот-штурман.
Владимирович поднял голову и перевёл взгляд на приближающуюся землю.
Жгучая зелёнка, пролитая на опухшие сопки, растеклась взбудораженными океаническими волнами. Сухие столбики листвянок, выгоревшие на солнце, обрамляли подходы к промятой долине притоков. Коричневые ответвления малых ручейков рисовали причудливый узор, напоминающий змейку, извивающуюся меж сопочных выпуклостей. Над тайгой нависла бледно-сизая облачность, готовая раскиснуть мелкой мжичкой.
Владимирович сощурил глаза и принялся осматривать окрестности в поисках подходящей площадки для лагеря. По курсу обозначилось валунное вплетение двух ключей. Синяя вода застыла мёртвыми лужицами, размерами не более десяти метров. Буро-каменное русло Большой Куонамки высохло и представляло собой мрачное, прискорбное зрелище. Вода ушла, оставив после себя безрадостную, безжизненную картину.
Тревога и неуверенность тронула сердце Владимировича, он не знал, как вести себя дальше. По праву командира одностороннее принятие решения оставалось за ним. Ему требовалась поддержка, дельный совет друзей, но он не хотел оборачиваться назад, чтобы не видеть недоумённых лиц своих подопечных, их немые упреки.
-Я же предупреждал – из-за плеча донёсся осуждающий голос Петра Александровича, – Надо было менять маршрут. Теперь как быть?
Владимирович не знал, что ответить, он готов был сорваться и отшить грубым матом брюзжащего, перепуганного коллегу.
—Не будем пороть горячку… Давайте поступим так, – Владимирович согнулся над пилотом, тем самым отстраняя Петра Александровича от себя, – Вы сможете протянуть чуть дальше, может туда…, за сопки.
Борттехник, сидевший на откидном сидении, пожал плечами. Штурман, сверившись с картой, указал чуть левее, командир накренил набирающую высоту вертушку.
Наползающие сопки огромными, зелеными волнами покатили к вертолёту. Большая Куонамка запетляла, намертво склеиваясь с притоками-ручейками. Берега несколько подросли, изображая в хаотичном рисунке русла, не то скалки-недоростки, не то осыпи-горки. Лужицы вытянулись сардельками, упакованными в тёмно-коричневую укупорку валунов. Скудная, водная гладь размазалась сливочным маслом в валунных запрудах.
?Воды чуть больше стало, – успокаивал сам себя нервничающий Владимирович.
Борттехник ничего не ответил, лишь неопределённо покачал головой, в принципе ему было всё равно, лишь бы скорее закончился полёт, и ай да домой.
-Владимирович, может,… всё-таки передумаем, и пока не поздно на Котуй-Кан вернёмся, – не унимался Пётр Александрович, – А Владимирыч?
Владимирович не реагировал на жалостливые призывы Петра Александровича, он с щемящей душу тревогой смотрел вперёд, вымаливая воды.
-Что решили? – торопил пилот-штурман, – Надо садиться у нас керосина не так уж много осталось, а нам ещё домой возвращаться.
-Может, к той горушке подлетите,… всего-то несколько километров.
Пилот-штурман вновь обратил ладонь в целеуказатель и повёл вертолёт правее, напрямик, через вершину сопки.
Куонамка убежала влево, продолжая течь в пределах каменистых заграждений. Жёлто-бурый мох расстилался под вертолетом самотканым ковром в богатом убранстве багульника и ежистого тальника. Ущербного вида лиственницы, воткнутые в продувные залысины сопок, жались к вертолёту, они были так близко, что казалось, одно неверное действие пилота и шасси коснется их.
Владимирович напряжёно ожидал исхода полета, он надеялся, что сейчас за сопкой, Куонамка наберёт с притоков недостающей воды, вспучится, вспенится и потечёт мощной стремниной способной приподнять гружёные каты.
В мгновение ока залесённая сопка скрылась под вертушкой, обнажая зауженную речную долину. Обезвоженная река ощетинилась каменистыми бугорками. По всему руслу взошли добротные всходы коричневых булыжников. На прямотоке, перед тем как уползти за левостоящую сопку, бурая дорожка реки открылась удлинённым водоёмом.
—Мы дальше не сможем вас подбросить, – невпопад, хором заговорили лётчики, как будто извиняясь, – Мы бы рады вам помочь, но сами понимаете, назад мы не вернёмся, надо садиться.
-Ладно,… давайте хоть к тому водяному утолщению подкиньте, а там видно будет – скрепя сердцем согласился Владимирович, небольшой участок водной глади вселил в него хоть какую-то толику оптимизма, – Авось пронесёт…
Натружено загудели турбины. Мелькающие лопасти захлопали по воздуху с особым низким тембром, предвещающим скорую посадку. Вертолёт зашатало, он взбрыкнулся и завалился кормой. Скорость упала до нуля. Густая осока, поросшая между каменистым руслом и дерновым навесом, заколосилась под мощной струёй нагоняемого ветра. Ближайшие, тонкоствольные листвянки пригнуло к земле. Мелкий кустарник и стелящийся багульник расколыхало коротковолновым прибоем.
-Потеснитесь, я дверцу открою.
Шустрый борттехник отстранил Петра Александровича в бок, дёрнул за красный рычаг, отвёл податливую дверцу в сторону и спрыгнул вниз. Вертолёт завис в метре от земли, ожидая дальнейших распоряжений борттехника. Лётчику-разведчику понадобилось несколько секунд, чтобы убедиться, что почва под шасси тверда, площадка не имеет критического угла наклона, и рядом нет помех для работающих винтов. Пристально осмотрев площадку, борттехник поднял руки вверх и плавными движениями к низу приказал сеть.
Турбины смолкли, оставив упоённую тишину тайги в прежнем отрешённом онемении. Началось спешная разгрузка, путешественники выстроились в цепочку и передавали из рук в руки громоздкий и неудобный багаж. Пилоты не торопили с разгрузкой, хотя в иных ситуациях они в приказном порядке подгоняли грузчиков. Франтоватый командир наоборот, спешивал взмыленных пассажиров, доводя до их сведения, что вертолёт будет стоять пятнадцать-двадцать минут, пока не перекачают керосин из дополнительного бака в основной бак.
Пётр Александрович находился возле трапа, закреплённого за вертолёт, и принимал вещи у Владимировича. Невдалеке стоял командир вертушки и сожалением смотрел на запыхавшихся людей. Свою работу он выполнил, теперь очередь за пассажирами напрягаться.
Пётр Александрович опёрся ногой о первую ступеньку траппа, приподнял навалившийся на него рюкзак и в полуобороте передал его Ивану Владимировичу. Капли пота выступили на лбу, он снял с головы кепку и смахнул солёную влагу рукой. В этот момент до его ушей донеслось слабое ворчание командира говорившего сам с собой.
-Да…, куда вода девалось…? Дождика бы сейчас… – сбивчивая, приглушённая речь пилота не предназначалась для кого-то иного, это были мысли, высказанные вслух, основанные на прошлом и настоящем полётном опыте – Кругом камни…, а ведь она вся такая…, Большая Куонамка.
Последняя фраза лётчика не на шутку обеспокоила Петра Александровича «она вся такая…», он, было, хотел переспросить, но окрик Ивана Владимировича заставил передумать.
-Пётр остолбенел, что ли? Давай, очнись, не спи, принимай вещи, ещё разгружать и разгружать.
Пётр Александрович решил повременить с расспросами, и полностью отдался ратному делу. Погодя, у него в мыслях вспыхивала странная фраза лётчика, зажигалась и меркла как светлячок в ночи – «она вся такая…».

Когда отворачивается удача.

-Вляпались по уши – то и дело повторялся Денис Викторович, отец Игорька. Отрицательные впечатления от Большой Куонамки бередили мысли, вновь и вновь возвращали его к первоначальному положению, и тогда до всех долетала очередная, приевшаяся фраза – Вляпались! Как же так получилось?
Денис Викторович Яшин пребывал в том шикарном и благоухающем возрасте, когда жизнь со всем её набором прелестей искрится пёстрым цветом и награждает «оного» заслуженными и незаслуженными подарками. Денису Викторовичу едва перевалило за сорок. Если возраст как-то и отмечался в официальных документах паспортного стола и домоуправы, то на внешности самого обладателя, он ни как не сказывался. Денис Викторович выглядел на пресловутые тридцать три года – время принятия решений, перерождения души, требующей обновления, переосмысления жизни и собственной личности.
По телесной комплекции Денис Викторович и Игорёк ничем не отличались друг от друга, разве что любимый отпрыск был чуточку тоще и выше, в остальном между ними царила полнейшая гармония. Имеется в виду внешние данные, так или иначе влияющие на родственную связь, а вот в характерах имелись существенные отличия можно сказать провалы. Денис Викторович по душевной доброте и по иным добродетельным качествам характера давал сто очков вперёд. От него никто и никогда не слышал матерщины, он ни на кого не повышал голос, его речь была пронизана ненавязчивым добродушием и образцово-показательной деликатностью. Высказываемые вслух мысли отличались последовательностью и логикой, а главное с ними вполне можно было уживаться.
По утрам он в обязательном порядке проделывал дыхательную зарядку по системе ушу. Денис Викторович тяготел к образу жизни и мышлению великих китайских монахов воспитывающих в себе здравомыслие и силу духа. Если у кого-то из окружающих слаживалось мнение о Денисе Викторовиче как о человеке слабом и нерешительном, этаком мямле, то они в корне ошибались. Внутренний стержень этого человека был настолько твёрд и спаян, что сломить его не удавалось ни кому.
Как не крути, у каждого мифического героя или обыкновенного пахаря – претендента на звание героя, имеется ахиллесова пята. Денис Викторович поддавался внушению, нельзя сказать, что он был мнительным человеком, но всё-таки он был зависим от чужого слова.
В данной ситуации, применительно к обезвоженной реке, Денис Викторович сильно переживал за сына. Перед тем как увезти Игорька в первый в его жизни таёжный сплав, он дал жене клятвенный обет, что берёт всю ответственность за сына на себя.
Любящий отец, это ослеплённый себяед, он не видит реалии. Непрекращающаяся, ни на минуту забота о сыне застит ему глаза. Человек впадет в пред паническое состояние, ему вечно кажется, что его любимое чадо находится в опасности.
Именно так и получилось. Денис Викторович не находил себе места, бес конца подхватывался с насиженного камня, бегал к реке, зорко вглядываясь – не повышается ли уровень воды. Бесполезно! Ослабленное течение Большой Куонамки хлюпало мелким ручьем о булыганы, изображая из себя перекат. Эпицентр возмущения и тревоги переместился у Дениса Викторовича от головы к задёрганному сердцу.
-Вляпались! – убеждённо произнёс угрюмый Денис Викторович.
-Денис, да успокойся ты, ещё ни чего неизвестно, погодь, вот вернётся Витька Оршин с твоим Игорьком,… оглядятся там, тогда всё и выяснится. Вполне возможно, что километров через пять наличествует большая вода, – успокаивал Владимирович.
-Да откуда там вода? Гляди…, всё пожухло вокруг, дождя тут давно не было, река лужей расплылась – накручивал сам себя Денис Викторович.
?А почему ты не веришь? Вполне возможно, что я прав, вон взгляни на карту.
Под рукой Владимировича лежала карта, отпечатанная на обыкновенных листах формата «А-4». Их было так много, что они еле умещались в прозрачной файл-папке. Владимирович буквально затёр до дыр первые листки километровой карты, от изначальной точки маршрута «А-1» до точки «А-5», куда подкинули их добродушные пилоты.
-Вот глянь, лётчики подтащили нас на пятьдесят километров.
-Это я знаю, в курсе дела, – согласился Денис Викторович, неотрывно следуя напряжёнными глазами за указательным пальцем Владимировича.
-Мы сейчас чуть ниже точки «А-5», а тут вот, за двумя поворотами, два притока Кюнтекелях и Балыктах.
-Балыктах,… Балыктах,… – встрял в разговор неугомонный Иван Владимирович, – …название Балыктах, производная от слова балык то есть рыба, значит там изобилие рыбы.
Денис Викторович недоумёнными глазами осмотрел Ивана Владимировича с ног до головы, подумав про себя «причём тут рыба, воды нет, вот, в чём беда», но, согласившись с бывалым таёжником, кивнул.
-Да рыбы тут навалом, вон утром с десяток хариусов натаскали и каких, под полтора кило!
-Вот видите – встрепенулся командир – Не всё так плохо, давайте радоваться тому, что есть!
Владимирович отложил карту, намозолившую усталые глаза и выпулил отчётливым командирским голосом:
-Так, дежурные! Когда обед состоится? Уже половина пятого. Пётр Александрович, Иван Владимирович, есть уж больно охота.
-Половина пятого,… а это по какому времени,… по-московски? – запутался в часовых поясах Пётр Александрович и недоверчиво покосился на наручные часы.
-По якутскому, якутскому времени. Надо Пётр Александрович перевести стрелки на шесть часов вперёд – доложил Владимирович, – Привыкайте, разница ощутимая, тем более, что ночью, светло как днём, с наскока не разберёшься.
-Странно, а в Хатанге на сколько? – не унимался Пётр Александрович.
-Так,… кажется…, четыре часа разницы с Москвой – пояснил Владимирович.
-Странно, пролетели так мало, а разница в два часа?
-Верно, поддакнул Денис Викторович, у нас в Братске пять часов разницы с Москвой, а тут, где мы высадились, меридиан почти один и тот же?
-Но мы, же в Якутии! – оправдывался командир за все козни, творимые поясным временем, – Так, вы мне зубы не заговаривайте, Пётр Александрович, что на обед? Надо б ушицу приготовить, как ни как, а мы на рыбалку прилетели.
-Дак, я что…, ловите, будет вам уха – открестился Пётр Александрович.
-Тогда в бой, к спиннингам! – подзадорил неуёмный командир.
Денис Викторович принял во внимание призыв командира и направился к вещам, прикрытым непромокаемой синей накидкой. Со стороны реки из-под груды вещей торчали тубусы, рядом раскрытый рюкзак. Денис Викторович залез в него, покопался с минуту и выудил пластиковую коробку на защёлках.
-Какую блесну ставить на хариуса? Подскажите – засомневался Денис Викторович.
-Ставь двоечку, а там посмотрим, в речной заводи глубина с метр, может и таймень схватить – наставлял бывалый командир.
Обилие различных блесён привело в замешательство рыбака. Пред его очами мерцало и блестело отполированное железо знаменитейших компаний «Блу-Фокс» и «Мепс», в отдельном кармашке дожидались своего часа мормышки, воблеры и серая мышь.
Прихватив карабинчик, двоечку колебалку «Блу-Фокс» Денис Викторович подсел к тубусу. Огромный пластиковый тубус чёрного цвета завалили картонные коробки, пришлось повозиться, прежде чем вытащить его. Раздался глухой щелчок запорного замка. Денис Викторович откупорил верхнюю крышку тубуса и вытянул спиннинг, упакованный в аккуратно пошитый тряпичный мешочек. В сердце рыбака наладилась мажорная музыка, своеобразный гимн прославляющий рыбалку, воспринимаемую как своеобразный культ. Сердце зашлось радостным волнением, тонко настроенными колебаниями – предвестниками грандиозных успехов на выбранном рыболовном поприще. В сознании воспылали фантастические нотки рыболовных наваждений, иллюзий, провоцирующих рыбака на незамедлительные поиски речного улова. Денис Викторович загорелся неизлечимой страстью, прежнее расстройство, связанное с обезвоженной рекой отошло на задний план, в нём укрепилась вера в лучший исход – верная, крылатая спутница любого путешественника.
Денис Викторович со спиннингом в руке подошёл к воде. Большая Куонамка сбежав буро-каменистой тропой с возвышения, выровнялась водяным утолщением, метров двадцать. Получившееся озерко натянулось отражающей плёнкой, неподверженной давлению ветра. Стоячая вода протянулась метров на триста, далее виднелась тёмно-бурая дамба.
Слабые ручейки собирались в синюю косу быстротока и, щебеча задорную песенку хвастливого переката, врезались в озёрное зеркало. Образовавшаяся пена белыми пятами расходилась к берегам, кружилась около слива. Течение реки равнялось нулю, умерщвлённая вода в озерке-речке никуда не двигалась, она поражала своей кристальной чистотой и подкрашенной, насыщенной синью. Каменистое дно местами покрывали зеленовато-рыжие водоросли, было видно всё как на ладони, иногда можно было заметить тёмные спины хариуса гоняющегося за изобилующим мальком.
Щеголяя в легких походных сандалиях, Денис Викторович переступил с валуна на валун и подкрался к воде так, чтобы не замочить ноги. Обмерив улово ясновидящим взглядом, соизмерив и оценив его с накопленным багажом знаний, он выбрал току на поверхности воды, куда следовало метать, по его мнению, блесну. Выгнувшийся спиннинг стеганул воздух и серебристая блёсенка полетала к цели. Денис Викторович не успел приноровиться к снаряжению, поэтому при первом забросе вышла промашка.
Пришлось в спешке сматывать плетёный канат обратно на катушку. Пару крутящих движений ручкой и карабинчик упёрся в направляющее колечко на кончике вибрирующего углепластика. И вновь, хлёсткое как ивовый прут удилище рассекло воздух. Блёсенка, изменив былую траекторию, полетела к противоположному берегу под горбатый валун, покрывающий своей тенью поверхность реки.
Чистые пальчики не успевшие огрубеть и замараться мягко нажали на свободно крутящуюся деревянную ручку. Дорогая во всех отношениях катушка, на одиннадцати подшипниках, без звука закрутила челнок. Натянутый канат запел тетивой и стал мерно наматываться на челнок, виток за витком, роняя капельки воды. Упавшие капли расходились на зеркальной поверхности реки мелкими кругами. Малёк, привлечённый игрой кольцевидных волнений, безбоязненно подплывал к кругам. Увлечённый Денис Викторович не видел рыбьих яслей, его поглотило иное действо.
Канат, совершая поступательные движения, вверх вниз разрезал поверхностную плёнку озерка-речки надвое, за ним тянулась расклешённое волнение. Денис Викторович не ощущал контакта, толчков, рывков или натяга. Она даже немножко расстроился. В его памяти ещё не угас утренний клёв, когда Виктор Оршин устраивал показательные выступления со спиннингом. Всего за три минуты бравый рыболов сумел вытащить подряд с пяток крупных хариусов и притом без порожних проводок.
-Ему всегда везёт, он счастливчик – подумал вслух Денис Викторович.
Неудачный заброс и первая, мало-мальски получившаяся проводка затмили благоприятные впечатления от Куонамки, пробившиеся ранними всходами на общем, унылом и угрюмом фоне безрадостия. И тут, произошло то, что вводит рыболова в состояние радостного, умопомрачительного аффекта. Сверкающая блёсенка, готовая вот-вот впрыгнуть из воды куда-то исчезла. Канат натянулся, незатянутый фрикцион с треском ослабил натяжение, кончик удилища изогнулся знаком вопроса. В тот же миг над отражающей плёнкой реки вздыбились и полетели брызги, раздались активные всплески. В паническом испуге забился о поверхность тёмно-фиолетовый хвост с радужными вкраплениями лучистых красок.
Денис Викторович не стал медлить, так как был убеждён, что рыба хорошо сидит на тройнике, и махом откинул хариуса на берег. Тёмно-серебристая рыба затрепыхалась между камней. Хариус подпрыгивал, подлетал и кубарем скатывался по каменистому уступу обратно в реку. Блесна отцепилась и, лязгая, ударилась о валун. Денис Викторович бросился к хариусу, подставляя ногу как при футбольном пасе распрыгавшегося, закрученного мяча. Липкий и холодный хвост стеганул по голой пятке, Денис Викторович инстинктивно отдёрнул ногу назад и позволил хариусу соскочить к самой воде. В следующий миг Денис Викторович не жалея ни ног ни новеньких сандалий спрыгнул в воду, по щиколотку, и преградил путь увёртливому хариусу. Хариус и не помышлял сдаваться, соскочив в воду, он тут же вздыбил волну и, кувыркаясь, попытался улизнуть на глубину.
Не тут-то было. Денис Викторович, в былые времена увлечённый спортом, проявил такую реакцию, что отфутболенный хариус незамедлительно полетел обратно на сушу. Проделав пару несложных кульбитов, обрыбившийся хариус ничком упал на камни, судорожно подёргивая хвостом и боковыми плавниками. Денис Викторович окрасил смуглое лицо радостной улыбкой и важной, деланной походкой зашагал к добыче.
-Стой, стой!!! – Иван Владимирович прервал нервическим вскриком упоительное ликование победителя, – Осторожнее не помни его, сейчас я тебя снимать вместе с ними буду.
-Готовься Денис, ты нарвался на фотосессию, Иван Владимирович тебя не скоро отпустит – осмеял заядлого фотографа командир.
-Что ты начинаешь... – взволновался Иван Владимирович, – Я же не просто так это делаю, я для журнала. Да,… наконец, память, хоть какая-то должна остаться, а то скушаете его и всё, на следующее утро в желудке пустота, а в мыслях и отпечатка не осталась.
-Снимай, снимай себе на здоровье я только за.
-Тогда помолчи, не отвлекай – Иван Владимирович не терпел насмешек, они его трогали за живое, обнажая честолюбивый гнев. Отношение к юмору у Ивана Владимировича строилось на стороннем созерцании, он посмеивался над другими, а вот на свой счёт воспринимал подобные издёвки в штыки.
-Положи его на ладошку и согнутыми пальчиками придерживай за брюшко, так, что бы их в кадре не было видно – скомандовал наседающий фотограф.
Денис Викторович запустил руку в каменистую расщелину и выудил трепыхающегося хариуса. Скользкая слизь смазала ладошку, и рыбёшка намерено выскальзывала из рук. Денис Владимирович попытался впиться в чешую когтями, но твердая рыбья кожица не позволяла ему это сделать. Пришлось взять свободной рукой за спинной плавник и расправить его веером.
-Да не так, ты к солнцу, к солнцу поверни, чтоб чешуйка заблестела, а то он весь чёрный в кадре, смотреться не будет.
Тщетно, попытка за попыткой проходила в пустую, то свет не так падал, то пальцы заслоняли брюшко, то обладатель трофея корчил злорадную гримасу вместо довольной улыбки.
—Что же так всё не получается…!? – вскипел Иван Владимирович, – Он у тебя весь в крови, посмотри, из жабр сукровица вытекает ручьем, и пальцы замарались. У меня, такой снимок забракуют, обязательно снимут с печати.
Денис Викторович бережно положил мешавший спиннинг на землю, засопел в две ноздри и присел у воды. Тщательно промыв трофей он добился идеально вида. Серебристая чешуя заискрилась переливом тёплых красок, рыба приняла респектабельный вид, как и подобает, выглядеть килограммовому хариусу.
Следуя подсказкам мастера-фотографа, Денис Викторович принял вызывающий вид самодовольного рыболова, открыл лицо солнечному свету, приподнял хариуса повыше и вытянул его перед собой. Трофейный улов раскрылся во всей своей умопомрачительной красе, не оставляющей равнодушным ни одного истинного рыбака.
Спинной плавник развернулся шикарным веером, слегка сложенным к сужающемуся хвосту. Красные, оранжевые, жёлтые крапинки засемафорили на чёрном глянце, придавая вид богатой отделки. Тёмный хвост отражал бликующее солнце. К кончикам перьев прилипла и вытягивалась капельками светящаяся слизь, подобно утренним росинкам. Клиновидная голова хариуса, с наметившейся благородной горбинкой, сближала его с прославленным тайменёвым родом. Монохромно искрящиеся чешуйки, из тёмного цвета, на спинке, менялись к брюшку на светло-серый цвет. У коротких плавников, под брюшком, напылилась желтизна, она старила хариуса, наделяя его чертами взрослой особи нагулявшей жирок.
-То, что надо! – воскликнул дотошный фотограф, – Теперь этот снимок не стыдно нести к редактору.
Иван Владимирович выключил цифровик и направился к кострищу, парившему белёсым дымком, – А ты говорил…, видишь, как всё хорошо вышло.
Последнее высказывание предназначалось командиру, ибо Иван Владимирович не выносил не уважительного обхождения со своей эксцентричной натурой.
- Ладно, ладно Иван Владимирович, всё хорошо, ты вот лучше скажи, когда мы обедать будем… – с подковыркой, в неувядающем шутовском тоне произнёс Владимирович, – …время, то, к ужину повернуло, а в пузе ничегошеньки, как в пустой кадушке.
-Ну что ты опять начинаешь! – разнервничался Иван Владимирович, на ходу придумывая себе важное занятие, – Вон…, фотоаппарат надо в герму упаковать, не равен час, дождь польёт.
Иван Владимирович отвернул от кострища и захромал по острым камням к палатке, искоса поглядывая на озарённое солнцем небо.
-Пётр Александрович, когда уха в котелке будет томиться? – Владимирович переключился на второго дежурного, лояльного к проблемам командирских указаний.
-Ты что не видишь, котелок вытащил, вон и картошку набрал, почистить бы надо, а ребята…? Уж одному-то, в мою пору, скорёхонько не справится – попытался переложить свои обязанности дежурного на плечи товарищей Пётр Александрович. Он стал, отыскивать жалобно-просящим взглядом, кого-то сговорчивого и добросердечного.
Дежурные, назначенные общим голосованием, не вправе роптать и жаловаться на трудности – Пётр Александрович принимал данное соглашение и всё же пробовал скинуть лишние проблемы на другие плечи, ссылаясь отчасти и на отеческий возраст. К сожалению, на выручку ни кто не поспешил. Денис Викторович запряг спиннинг и давай вспахивать блесной реку-поле. Владимирович, развалился у кострища, демонстрируя полнейшее равнодушие к чужому горю. Иван Владимирович неплохо устроился в палатке, игнорируя обязанности дежурного, а остальные, разметались по лиственничной тайге, склонной к скрытности, не проницаемости и отчуждённости.
Подбелённые сумерки, следуя дневной цикличности, предопределили окончание полярного дня. Насыщенное событиями время, проведённое на чужбине, в тайге, провоцировало людей к переменам. Понемногу, неторопливо, команда подстраивалась под новый ритм жизни. Заполярная тайга успокаивала суетившихся на берегу людей, даруя им успокоительное облегчение, излечивала душу заполярной терапией – дикой и пространственно свободной.
Перемены в жизни происходили ненавязчиво, и не заметно. Поделив день на руки, путешественники занялись обустройством быта, хлопотали вокруг палаток, поправляя повылазившие колья. Разбирали картонные коробки, перекладывали продукты в надёжную тару, способную уберечь их от дождя. Поддерживали пламя костра, ибо закон таёжника гласил – там, где организована стоянка, там обязательно должен гореть костёр. В этой работе не было ни чего необычного всё шло по распорядку, давно обговоренному и давно принятому на вооружение сплавщиков. Всё текло своим чередом.
Рельеф местности в районе Большой Куонамки тяготел к плавным обводам и низким высотам, спланированным округлыми сопками-невеличками. Зелёная лавина тайги сбегала к реке лиственничным редколесьем, утопающим в пористом и пышном мху. Курчавый и душистый багульник устилал не залесённые поляны, придавая им пышность и ворсистость овечьей шкуры. Пригнувшись и раздвинув взлохмаченные веточки багульника можно было отыскать синеокую голубицу. На обросших лишаем пнях обжилась неспелая брусника, дожидающаяся осеннего морозца.
Левый берег реки без особых на то причин выделялся сухостойными лиственницами, без веток, без зелени, без коры. Рассохшиеся глубокими трещинами стволы-палки клонило к земле. Закрученные пружиной пепельно-сизые стволы, обломанные ветки, повылазившие корни, заваленные хвойным опадом – в картинке таёжного бедствия усматривалось не что трагическое и устрашающее.
Коренной берег реки вырисовывался из общей зелённой массы буро-песчаным дерновым навесом, подмытым весенним половодьем. Под ним, к реке тянулась полоска травы, пробивающаяся из-под мелких камней. Земля в этом месте так спрессовалась и скрепилась корешками трав и мелкого кустарника, что она напоминала распланированные площадки для гольфа. Огненно-жёлтые лепестки цветков Курильского чая облюбовали эти спортивные площадки. Таёжные соцветия дарили празднично-торжественное ощущение – те редкие, упоительные мгновения счастья, случающиеся на пути искателя приключений.
Ниже по течению там, где утолщалось водяное озерцо, взъершились тальниковые заросли. Верхний ярус зеленолистного кустарника перепачкался осевшей пылью, на сучках висела истлевшая тина и золотистые соломинки прошлогодней травы, всему причиной был весенний разлив, вызванный обильным таяньем снега.
Невысокая песчано-галечная осыпь срезала травянистое благополучие, и далее как на подбор в берег вживались разные по величине тёмно-коричневые валуны. За распухшими тушами валунов наблюдались вымоины и траншеи, возникшие в результате мощного, турбулентного течения воды при паводке. В них темнела грязевая сырость, выглядывали наружу одинокие стебельки неразвившейся осоки.
Среди широкого валунного поля текла Большая Куонамка пугливо озираясь вокруг голубыми проблесками воды. Она словно чего-то боялась и, жмурясь от испепеляющего солнца, затекала под камни. В сознании возникало неуютное чувство не соответствия, визуального обмана. Всё изменилось, ты не воспринимаешь реку как таковую – голубой текучей лентой. Обезвоженная река напоминала коричневое поле, безжалостно и неумело, вспаханное громадным плугом.
Лагерь путешественников мало-помалу обживался, обрастал. У дернового навеса выстроились в линейку восемь палаток, начиная с одноместной и заканчивая трехместной палаткой. Путешественники стремились достичь комфортных условий, старались брать в поход палатки попросторнее, чтобы можно было разложить вещи, раскинуть надувной коврик и вольно распластаться на нем, предаваясь внушению сбывающихся грез.
Конструкции палаток не отличались от общепринятой концепции подобных изделий: четырехгранный купол удерживался на арочных дугах с помощью веревочных растяжек, козырек или прихожая подпирались дополнительными дугами. Просвечивающиеся окошки изготавливались из мнущегося пластика, дверцы запирались на бесконечно-длинные молнии, обычная москитная сетка сшивалась с внутренним, изолированным куполом, надёжно сдерживающим нашествие комариной орды.
Около груды вещей вверенных под охрану длиннополого тента лежали сдутые баллоны двух катамаранов с эмблемой «Рафтмастер». В этот поход из-за дороговизны перевозимого багажа, заводской, металлический каркас катамаранов сплавщики оставили дома, было принято решение изготовить его из подручного материала. В ход пошли молоденькие, тонкоствольные листвянки, диаметром не более десяти сантиметров и высотой до пяти метров. Поиск подходящих лиственниц не составил труда, противоположный берег изобиловал подрастающим молодняком, а так как Куонамка обмелела, то перетащить к лагерю заготовленный материал было плёвым делом.
Часть заготовленных деревьев затесали, обрубили ветки и отчистили от пористой и липкой коры. Оголённый ствол отливал сочной желтизной покрываемой белыми лоскутиками древесной ткани похожей на пергамент, кое-где виднелись янтарные подтёки смолы, заляпанные грязными руками.
Свежесрезанный лапник укрыл коричневые валуны зелённым шалашом. Красные шишечки и мягкие иголки, едва родившись и не успев затвердеть, беспощадным образом были растоптаны каблуками корабелов. Вблизи лапника благоухал смолянистый запах хвои с примесью резкой горчинки. Не «освежёванная» часть листвянок дожидалась своей очереди, распластавшись на камнях неподалеку от таёжной верфи.
Подходящего, ровного места под кострище вблизи лагеря не нашлось. Костер разожгли в пятидесяти шагах от палаток, чтобы случайный ветерок не понёс на них горящие искорки. Большие и громоздкие булыганы окружили подступы костру, их приспособили под сиденья. На самом плоском камне, имевшем незначительный наклон, лежал набор специй в полиэтиленовых упаковках, на засаленной дощечке красовался репчатый лук, нарезанный колечками, в центре импровизированного стола находилась соль в пластиковой банке с красной крышкой.
Костёр пыхал нестерпимым жаром, дрова прогорели, остались одни головешки, а под ними бушевал огненно-рубиновый жар. Невидимый едкий дымок, на восходящем потоке поднимался над кострищем и растворялся в воздушном пареве безмолвствующей, иссохшей тайги.
Раскалённые угли потрескивали, издавая пугающие щелчки. Кусочки пылающей древесины отстреливали в разные стороны, вонзались в пепел, подымая закрученный дымок. Трубчатый таганок прогнулся под тяжестью наполненного до краёв восьмилитрового котелка. Походный котелок, покрытый отшелушенной гарью, привораживал путешественников, заставляя задерживать на себе голодные взгляды. Проходящие мимо, занятые таёжники чутко реагировали на звучное клокотание кипящей юшки и жадно облизывались.
Тонкий, стальной трос, протянутый в два ушка котелка, служил вместо ручки, он не желал стоять стоймя, его постоянно клонило вниз. Податливую, мягкотелую ручку то и дело пытались поправлять, кто бы за неё не брался оголённой рукой, забыв про осторожность, тот обязательно обжигался.
-Рановато! Рановато! – предостерёг командир горе дежурных, – Картошка не сварилась, а вы уже рыбу торопитесь бросать, обождать надо.
-Владимирович ну что опять за наезды…, ты, или мы дежурные…? А? – раздражённо отсёк Пётр Александрович.
-Понял, умолкаю – ретировался Владимирович, и тут же вставил, – Вы бы дров не подкладывали, сильный жар тут не к чему.
Дельное замечание командира ввело Петра Александровича в замешательство и частичную потерянность. Поднятый с земли пучок сухих веток он не знал куда притулить, так как была подана команда «отбой».
-Дак, что…, вон пламя совсем угасло и кипит слабо – кисло и недовольно процедил сквозь зубы Пётр Александрович.
-В том-то всё и дело – пояснял командир, – Когда вода сильно кипит, то картошка вмиг разварится и юшка помутнеет.
-А…ах…, вот оно в чём дело, – сделал удивленный вид Пётр Александрович, хотя всегда варил уху по общеизвестному рецепту.
Вид несостоятельной растерянности не сходил с лица Петра Александровича он не ведал, куда приткнуть сушняк и это было для него нелегким испытанием.
Иван Владимирович прервал тягостные размышления товарища своим решительным действием.
-Что ты его слушаешь, дай сюда!
Иван Владимирович отнял сухой хворост и незамедлительно кинул его в огонь, совершая тем самым акт неповиновения начальству.
Владимирович мило улыбнулся, пребывая в расслабленной позе и скучая от полнейшего безделья, он с наслаждением подтрунивал над друзьями.
-Специи вместе с рыбой бросьте в котелок, а перец надо бы, в начале, вместе солью, – как бы, между прочим, вскользь, добавил Владимирович.
-Сами знаем, – Иван Владимирович не сомневался в том, что задумал и, разорвав верхнюю часть пакетика, с лихвой насыпал острой приправы в готовящуюся уху.
Пряный запах присущий всем азиатским рынком, где в изобилии применяют: кориандр, орегано, корень сельдерея, душистый перец – вмиг околдовал сидящих около котелка людей. У всех, не исключая конечно и потешного Владимировича, потекли обильные слюнки, желудок застонал в своей излюбленной манере – вечно голодного волка. Чуткие и настропалённые носы путешественников не могли разделить запахи на составляющие, и понять чем отличается киндза от укропа, мешало вентилируемое пространство тайги, но вот ощутить непередаваемый аромат и прелесть азиатской кухни им было всласть.
-Ох…, и запах… – не выдержал Владимирович, – …обалдеть!!!
-Да…а… – пространно и недосказано выразился Пётр Александрович, он даже снял с голову кепку и принялся нагонять на себя благоговейный аромат.
-Попробуй, кажись, картошка уже дошла! – Владимирович вместо того, чтобы следовать исконной стратегии приготовления ухи принялся подгонять таёжных поваров, – Пётр Александрович веселее! Веселее! Вон помоги Денису Викторовичу хариуса дочистить.
-Я сам.
Денис Викторович, склонившийся в позе рака у реки, интенсивно счищал рыбью чешую. Потрошил хариуса мастерски без лишних надрезов.
—Я сердечко, печёнку и икру не выбрасываю, хоть их и с гулькин нос, а всё равно, для навару сгодятся.
-Не забудь жабры вырезать, в них всякая фиговина собирается – поддакнул в тему Владимирович.
-Угу – промычал Денис Викторович, добавив изнывающим в тяготах голоском, – Душно, парит, скупаться бы сейчас.
-Чего же ты медлишь, разделся и прыг в воду.
-Да я в принципе так и думал, сейчас дочищу и перед обедом сполоснусь.
-Не а, перед обедом не получиться.
-Это почему же? – не понял реплику командира Денис Викторович.
-По вине наших дежурных обед состоится в поздний ужин, под ночь – рассмеялся Владимирович, – Ленятся, ленятся наши дежурные.
-Опять ты… – Иван Владимирович, было, встрепенулся и тут же осекся на полуслове. Употребив про себя грозное словечко, он отошёл от кострища по какой-то надуманной нужде, оставив Петра Александровича отдуваться за обоих.
Денис Викторович плюхнул очередного, нечищеного хариуса на мелководье. По отражающей голубой поверхности разлетелись сверкающие водяные шарики. Мелкие частички воды, укутанные в радужную сферу, посыпались на волнующуюся зыбь, некоторые из них почти, что пылинки, покатились дальше, не смешиваясь с речной водой. Брызги осели и медленно растворились, оставив после себя перекликающиеся и взаимосвязанные колечки.
Хариус проскользил по заиленным голышам, ткнулся в подводный валун и перевернулся желтоватым брюшком к верху. Денис Викторович взялся за хвост, хариус выскользнул и упорхнул на глубину. Засучив рукава выше локтя, Денис Викторович залез в воду и выудил неугомонную добычу. Короткий нож со специальными зубчиками заходил по чешуе, щёлкая и вспенивая слизь.
Не прошло и пяти минут как весь хариус, уложенный в пластиковое ведёрко, не без участия Дениса Викторовича, перекачевал к кострищу.
-Куда поставить?
-Погоди, погоди – Пётр Александрович, искавший для себя выгоду во всех житейских ситуациях, попридержал Дениса Викторовича за руку – Ты б его на части порезал, что ли?
-Не вопрос.
Услужливый Денис Викторович воспринимал окружающий мир сквозь розовые очки. Он и на самом деле носил оптические линзы для исправления зрения, но они не были тонированы розоватым оттенком. Розовые фильтры у него были спрятаны внутри, ближе к сердцу, именно поэтому Денис Викторович не мог отказать просьбе товарища.
-Пётр Александрович… – вспылил командир, тем тоном, который балансирует на грани безумного раздражения и покладистого смирения.
Порою выражения, интонации или высказывания Владимировича сложно было разобрать, докопаться до их сути, всегда ставилось под сомнение, то ли Владимирович во гневе, то ли на него снизошло прозревшее покаяние.
—Ты что это…, аль ручонки стянуло от трудов праведных?
-Кажись всё в порядке… – ответил невозмутимый Пётр Александрович, он приловчился к жёсткой манере общения, приноровился к взбалмошному командиру. Никогда не шел на таран, лоб в лоб, на столкновение интересов.
-Так чего же ты сам не порежешь.
-Мне, не в напряг, Владимирович, – заступился Денис Викторович, – Я, за всегда рад помочь.
-Нечего слёзы проливать за других, каждый, сам за себя в ответе. Не так ли Пётр Александрович?
Владимирович из принципа не сдавал своих позиций и предпринял активное наступление.
—Дежурные есть дежурные, завтра ты заступишь на вахту, тебе и готовить, а сейчас не твоя очередь. Я понимаю, можно помочь сушняка заготовить, воды поднести, костёр поддерживать, но остальное, извольте сами выполнять.
-Да ладно тебе, чего ты так взъелся – откликнулся Иван Владимирович, – Делим всё же поровну, ни кто не в обиде.
Зловредность, творимая Владимировичем, вмиг рассыпалась, он захохотал полной грудью, из глаз покатились слезы умиления.
-Ха… ха… ха… Да я не против, нельзя всё, вот так вот, в серьёз воспринимать. Если часто грустить и обижаться, можно скоро состариться, не правда ли Пётр Александрович.
-Правда, воля твоя, тебе виднее – нейтрально, без душевной расположенности к спорам ответил Пётр Александрович.
-Ха… ха... – ещё громче разошёлся проказник Владимирович, – Всё умолкаю, больше не буду приставать. Ух! Это всё хорошо,… но вот хочется узнать, как дела обстоят с нашей ухой?
Денис Викторович молча, передал ведро с нарезанным на части хариусом Петру Александровичу. Высыпать хариуса прямо из ведра в клубящийся паром кипяток Пётр Александрович не отважился, тогда бы на него полетели брызги. Таёжный повар избрал безопасный способ.
-Погодь не уходи, попридержи малость.
Пётр Александрович вновь вернул ведёрко Денису Викторовичу.
—Прям, над котелком подержи.
Денис Викторович с неохотой согласился и, расставив широко ноги, так как не дюжие и сглаженные валуны не предоставляли ровной опоры, занёс ведерко над томящейся ухой.
-Давай, я готов.
Денис Викторович наморщил лоб, и склеил ресницы, уберегая глаза от жара, курившегося искрящимся дымком.
Пётр Александрович отступил от костра, предварительно взяв в руки деревянный половник с длинной ручкой.
-Наклони чуток, поближе к себе, а то мимо полетят.
Выверенными манипуляциями половника таёжный повар выскреб с ведёрка хариуса. Последний самый крупный кусок рыбы со спинным плавничком и обрезанным хвостом не помещался в котелок. Настоянная юшка выплеснула через край котелка на огнедышащие угли. Поднялось туманное облачко вперемешку с пеплом. Раздутые носы находившихся подле костра зрителей, учуяли прогорклый запах гари.
-Пётр Александрович, что же ты – недовольно высказался Владимирович, – Ведь самое ценное проливаешь.
-А... э…! – в сердцах поддакнул Иван Владимирович, принимавший лишь посредственное участие в приготовлении обеда, активное наблюдение со стороны.
-Ни чего страшного.
Денис Викторович, как и всегда, придерживался курса на сглаживание шероховатостей в знакомой группе общения.
-Сойдет, сейчас чуть сбежит и всё в порядке будет – ответствовал ни сколечко не смутившийся Пётр Александрович.
Пётр Александрович соблюдая предохраняющую дистанцию, на вытянутой руке побил длинным половником по крупному куску рыбины. Натянутая плёнка жира всколыхнулась, и стайки цветных ручейков потекли по стенкам чумазого котелка. Пышный пар взмыл над оголодавшими путешественниками, унося ввысь самый ценный ароматный навар.
-Ну что ты, в самом деле, Пётр! – не выдержал Иван Владимирович, он отвернулся и застыл в недовольной позе, сложив руки за спиной.
Котелок, покоящийся на догорающих углях выдыхал щедрым запахом хариусевой ухи. Достаточно было повести носом к источнику благоуханий и тебя влекло к котелку. Пустобрюхие таёжники, привороженные запахом еды, не отрывали глаз от кипящего бульона.
Воздушные шарики, прорвавшись сквозь толщу кипятка и проскользнув между побелевших ломтиков хариуса, вырывались наружу спаянной цепочкой. Жёлто-розовая юшка, вдоль приправленная специями на основе сладкой паприки, собиралась тонкой плёночкой жира, и стягивалась в подрагивающие капельки. С поверхности отходил еле заметный, вьющийся парок. Рыбий хвост побелел, перья плавников скрутились, нежное мясцо приобрело характерный цвет готовой пищи. Хребет и костная арматура отстали от волокнистого мясца. Разварившийся репчатый лук, закручивало хороводом вблизи клокочущих пузырьков. Таёжная уха принимала респектабельный вид соответствующий географическому положению и той среде, в которой её приготовляли.



* * *


Без огласки неверных шагов и разбора допущенных ошибок команда заняла исходные, полу лежачие позиции. Монотонно заурчал мотор, каты дёрнулись и с нарастанием металлического гула, всей своей недюжинной массой уткнулись в набегающую волну.
Терзания сердца и мыслей по поводу не удавшейся охоты, если и угнетали Владимировича, то ненадолго. По прошествии незначительного времени, стоило только двигателю набрать номинальный режим оборотов, он отстранился от мира и прикрыл отяжелевшие веки.
Обмякшее, чуть припухшее у верхних скул лицо Владимировича выражало благосклонность и блаженность ревностных служителей религиозного культа. В целом, Владимирович имел определённое сходство с доброжелательным и сердечным проповедником, заручившимся поддержкой Всевышнего. Тёмно-зелёного цвета штормовка, простого, непритязательного покроя, надевалась через голову и подпоясывалась на вспухшем от чревоугодия брюшке чёрной тесьмой. Для удобства Владимирович сдвинул «подсрачник» на поясницу и чёрная тесьма, охватившая узкой полоской талию дородного молодца, делила животик на два овальных бугорка. Застёгнутый на молнию отворот штормовки закрывал шею. К «клерикальной рубашке» таёжного проповедника, не доставало белого, накрахмаленного воротничка, придавшего ему вид важной персоны и величавой респектабельности.
Голову таёжного пастыря венчал полинялый колпак светло-голубого цвета с узкими, мнущимися бортами. Голубой убор шёл в разрез с общепринятыми понятиями о строгости монашеского одеяния. Но сей прецедент, можно было списать на счёт новоявленной тенденции в среде почитателей Господа Бога неравнодушных к моде, к перемене верований и толкований. Заскорузлые кисти рук, сложенные на груди говорили о полном подчинении гласу Божьему и лояльности к устоявшимся канонам церкви. Огрубевшие пальцы, сложенные крепким замком, заявляли о силе духа этого человека, противостоящего опасной стихи и козням лукавого.
Пребывая в ненавязчивой дремотной неге, Владимирович мило, по-детски обольстительно улыбался. Густые, рыжие брови с отдельными топырящимися волосками, мерно раздувающиеся ноздри приплюснутого носа, глубокие мимические морщинки, тонкие розовые губы, растянутые в улыбке – Владимирович был неподражаем в своём безмятежном покое. При виде этого собирательного образа смирения, всепрощения, и чистосердечного покаяния, не у кого и в мыслях не возникало, что этот богоугодный самаритянин является волевым и решительным командиром славной и отважной команды покорителей Анабара.
-Иван Владимирович! – Владимирович по своей инициативе оборвал сонную усладу друга, – Не спишь?
-Кхе, кхх. Гм…м… – откашлялся Иван Владимирович, – Да где уж там заснёшь? Давит в бок что-то твёрдое. Ворочаюсь, ворочаюсь, ни как не приткнусь.
Иван Владимирович довольно убедительно сетовал на то, что так и не смог ухватиться за сон обеими руками, хотя всего лишь с полминуты назад храпел полной грудью, не сдержано и нагло, лишая тем самым соседей по «каюте» полноценного отдыха.
-Ты про Баргыдамалах, что не будь, знаешь? – не поднимаясь с налёжанного местечка, повёл расспрос командир.
-От чего же не знать.
Воцарилась неестественно делительная и бессмысленная пауза.
-Ну!? – не выдержал командир, когда до его ушей донёсся усиливающийся, свистящий звук, способный перерасти в непозволительно надменный храп.
-Кх ккакх… кхккх – Иван Владимирович встрепенулся словно петух на ранней зорьке и, прочистив голосовые трубы, сипло спросил, – Чего тебе?
-Я говорю, что в твоих талмудах, про Баргыдамалах писано?
-А…а…а…, вон ты про что… – Иван Владимирович безмерно широко и протяжно зевнул.
Кроме монотонного стрекота лодочного мотора и шипения плескавшейся по бортам волны ни чего не было слышно.
-Да ты что спишь? – командир начал нервничать.
-Что ты, в самом деле, пристал? Баргыдамалах, Баргыдамалах – Иван Владимирович в запале страстей и спонтанных проблесках озлобленности ни в чём и ни когда не уступал командиру. Наверно именно поэтому они друг к другу прислушивались, и расходились по окончании баталии с подчёркнутым уважением.
-Эй,… да ну тебя! – не выдержал командир и повернулся бочком, направляя взгляд к берегу.
Иван Владимирович покряхтел, вновь посетовал на твёрдую поверхность лежака не способную ублажить изнеженное тело. Поёрзав туловищем, тазом и ногами, Иван Владимирович вмял тельце в удобную позицию, и от предвкушения излюбленных и не дочитанных сновиденческих страничек оттяжно засопел.
Не тут-то было, наглая выходка командира приставшего с надоедливыми расспросами совсем расстроила сон. Как не пытался Иван Владимирович поднапрячься, у него ни чего получалось, вспорхнувший напуганным воробьём сон бесследно покинул его.
В дань уважения к воспылавшему солнцу, трудяга ветер, оберегая его от завистливых очей назойливых поклонников, насунул на небо тяжёлые не пробиваемые светом тучи. Чинно переваливаясь через вершины сопок неимоверно тучные облака произвели эффект полутьмы, создалось впечатления о наступившем в не графика сумрачном вечере.
Чугунные, литые тучи, оконтуренные по краям золотистыми блёсками падающих сверху солнечных лучей, вселяли суеверный страх. Ничего хорошего они не сулили, от них можно было ожидать, всё, что угодно, начиная от дождевых проявлений и заканчивая градом, высыпанным ледяными дротиками из их брюхастых чрев. К счастью грозные тучи не склеились в нечто неделимое и ужасающее как при грозовом фронте, они продвигались по синему небу раздробленной чередой.
По раскинувшемуся берегу и близь лежащей тайге сновали плоские тени, вперемешку с ярко-солнечными кляксами пролитой позолоты. Продвигавшиеся по течению реки путешественники раз за разом попадали в полутьму облачной вуали и, выйдя на свет божий, с воскресшими надеждами расплывались в безмерном солнечном счастье.
Теменные наскоки туч, чередующиеся с солнечной слепотой вынудили Иван Владимировича покинуть нагретое лёжко и принять сидячую позу. Больной сустав не предоставлял возможности согнуть под себя ногу, приходилось держать её распрямленной. Скорее по привычке, нежели от болезненных ощущений Иван Владимирович потёр ладошкой зудящую коленку.
Сидя в расслабленной позе, Иван Владимирович походил на квёлую, заспанную сову, застигнутую врасплох светом яркого солнца. В его взгляде таилась обличающая правда жизни и мудрость, нажитая горьким опытом минувших дней. При виде такой одиозной личности так и подмывало кинуться пред ним на колена и пристать с бесконечными расспросами, дабы узнать, что в мире не так происходит, и где проходит грань между людскими заблуждениями и непорочностью природного великолепия.
Иван Владимирович внушал доверие и ещё не что такое, что позволяло в некоторой степени завесить от него. Для сравнения можно было привести пример отношений между безграмотным учеником, отыскивающим каноны истины, и учителем, с внутренним стержнем самолюбования и жертвенности во имя высоких принципов и идеалов.
По истечению трех недель путешествия, проистекавшего в сложных обстоятельствах обезвоженной реки, Иван Владимирович не сумел сохранить в себе всё то, что было заложено в нем раньше, это касалась как внутреннего содержания, так и внешнего вида. Если его товарищи к этому сроку, утратили искрящийся свет восторга, возникающий при первой встречи с нехоженой тайгой, то у Ивана Владимирович этот свет и вовсе не пламенел. Во всяком случае, так казалось, тем, кто наблюдал его каждый день, тёрся с ним бок о бок, вместе решал насущные проблемы.
В его поведении, в его застенчивой скромности было нечто такое, что позволяло предположить – в нём что-то перегорело, что-то надломилось. Его тоскливый и сиротливый образ складывался из утаённой в душе грусти и мнительной отрешённости. Конечно, были моменты, когда он проявлял себя счастливым человеком, но стоило внимательно посмотреть в его в бесцветные глаза, и невольно рождалась жалость. Хотелось подбодрить его, прийти на помощь, взвалить часть его ноши на себя, чтобы ему не было так тяжко в мире таёжной природы, в которую он был без памяти влюблён.
-Баргыдамалах, левый приток Большой Куонамки, один из самых крупных – заговорил Иван Владимирович.
Возможно, излагаемые им факты предназначались командиру, требовавшему детальных пояснений, или Иван Владимирович просто-напросто рассуждал вслух, перечитывая в памяти заученные свидетельства. Во всяком случае, командир не пошевелился и не отреагировал на приглушённую воркотню друга. На Иване Владимировиче бездействие товарища ни как не сказалось, отвернувшись в сторону, он продолжил свой бесхитростный доклад.
- На противоположном берегу Куонамки, напротив устья Баргыдамалаха стоит база, геологическая, а вероятно, что и артель алмазоносный участок обрабатывает. Тут ведь алмаз на алмазе, целая россыпь. Как известно в Якутии очень сильно развита алмазодобывающая промышленность.
Командир дёрнулся как будто во сне, его что потревожило. Иван Владимирович смолк, покосился на друга и печально выдохнул, словно ему отказали в аудиенции светилом из светил, встречи с которым он добивался в течение длительного времени.
-Не ровен час мы и людей там встретим. Вполне реально, что там целое производство налажено, дробилка, промывочная, штольня, что вглубь горы загрызается. Ну…, вполне вероятно, что они и с открытым грунтом возятся. Это мы вскоре сами узнаем, тут недалече осталось. По моим расчётам с километра полтора, ежели по реке брать, а по джипи…есу…., ещё ближе.
Иван Владимирович, преисполненный благого сарказма усмехнулся себе в ус.
-А то ишь чего выдумали по навигатору ходить… Эх, раньше такого и в помине не было. Раньше и карт таких не достать, мы вон по Котую ходили, используя политическую карту мира. И не чего выбрались, прошли все пороги, и Улахан и Аквариум и Нале. А сейчас столько информации, будто, Красную площадь с путеводителем осматриваешь, захочешь заблудиться и не сможешь.
Иван Владимирович, высказал наболевшее на сердце и смолк, забылся, уставившись притуплённым взглядом в набегающую волну, томно обволакивающую распухший баллон ката.
Куонамка потекла нескончаемым прямотоком. Залесённые берега расступились, обнажая галечные косы. Белые россыпи галечника повторяли рисунок реки, смыкались на отмелях, преграждая путь замедлившемуся течению. По правую руку возник тальниковый островок, он словно не к месту возникшая выщерблена на грациозном теле изящной реки, портила вид и заводила в тупик раздвоившееся русло.
В конце спрямлённого участка Куонамка заворачивала влево, упираясь в крутой, но не высокий ярок, подчёркнутый сероватыми осыпями. У его подножия громоздились разрыхлённые кучи белого галечника с чёрными вкраплениями неизвестных пород. По ручью, выбегающему из распадка, тянулся след накатанной гравийной дроги. На сопочном подъёме, среди спутанного вороха лиственниц отчетливо просматривалась расчищенная площадка, десяток жилых вагончиков и пирамидальная вышка, собранная из металлоконструкций.
Гулкое эхо, напоминающее удары шаманского бубна разлеталось по окрестности. Оно не могло не насторожить путешественников, все как один, приподнялись с мест и устремили взгляды на деяние рук человеческих. Ни кто не проронил и слова, на усталых, обветренных лицах не возникло ни искорки любопытства, ни тени удовлетворённости, словно их это не касалось.
Все события, предначертанные на текущий день, будто сконцентрировались вокруг этого необыкновенного притока Баргыдамалах, овеянного ореолом загадочности. В сознании путешественников укрепилось предубеждение, что Баргыдамалах знаменует собой окончание самого трудного этапа сплава. Он отсечёт тягостные сомнения, и предречёт окончание неведения, касательно пошатнувшейся веры в будущее.
До выхода в Саскылах оставалось ещё слишком много времени, что бы лобзать удачу и восклицать о счастье, но встреча с людьми на Баргыдамалахе позволит не замыкаться на трудностях и поисках путей выхода из той или иной враждебной ситуации. Теперь дорога намного упрощалась, она не уводила в пугающую безызвестность, она вилась к порогу родного дома.
На перекате ограждающем устье Баргыдамалаха, словно из неоткуда, возникла фигура занятого рыбака. Он стоял по колено в воде на фоне переблёскивающихся солнечных зайчиков, бегающих гурьбой по поверхностной ряби Большой Куонамки. Коротким взмахом спиннинга рыбак посылал блесну в горловину переката и, переминаясь с ноги на ногу, от волнения, усердно крутил катушку. Заметив приближающийся караван, он застыл в удивлении, забыв про блесну и плескавшегося на тройнике хариуса. Леска на катушке дёргалась, заставляя изгибаться тонкий кончик удилища. Наконец рыбак пришёл в себя и, приветствуя гостей, поднял руку. В ту же секунду до покорителей Анабара, донеслись не привычные слуху слова на ломанном русском.
-Эгей! Как дела?
-Нормально – с облегчением выдохнул Иван Владимирович.


Комментарии
Ребята! Классные фото. Нужны снимки реки Анабар. Позвоните, пожалуйста 8-916-132-00-15 или напишите vladimir@penta-photo. 
ru Владимир
Guest20.10.11, 08:28
Cпасибо за фото моей РОДИНЫ 
спасибо! хочу домой в АНАБАР!
Авторизуйтесь, чтобы оставить отзыв
Оцени маршрут  
     

О Маршруте
Категория сложности: 3
Ссылка: