Рассказ одного из участников, опубликован на samlib.ru
Автор: Владимир Севриновский
День первый
Глухой рев автомобильного мотора приближался. По бетонным стенам тоннеля пробежала дрожь. Казалось, даже мертвая ящерица, распластавшаяся у наших ног, ожила и махнула чешуйчатым хвостом. Андрей, пригнувшись, спрыгнул вниз, на мерзлую землю, и осторожно проводил громыхающее чудовище взглядом.
- Военные проехали, - охрипшим голосом сказал он. Его глаза возбужденно поблескивали из узкой щели между надвинутым на лоб капюшоном и толстым шарфом. В своем комбинезончике он походил на большого ребенка, забавляющегося в песочнице. За его чернеющим силуэтом в узкой раме трубы виднелась уходящая вдаль безжизненная равнина с грязно-белыми пятнами снега. Острый глаз мог различить вдали тусклые огни курдского поселения, но сами дома, сделанные из коричневой глины, уже сливались с землей. Еще дальше, у самой кромки облаков, равнина переходила в холмы. Самой Горы видно не было, но мы твердо знали: она - там, за облаками, окрашенными заходящим солнцем в бледно-желтый цвет, словно само небо, как и земля, было присыпано смерзшимся песком.
- Может, пойдем? - нетерпеливо спросил я. - Кому мы нужны? Дома солдат ждет теплый ужин, и никто не станет бросаться в погоню за какими-то туристами.
- Все поле отлично просматривается с блок-поста, так что придется подождать, - жестко сказал Арсений. Самый опытный в нашей команде, он, казалось, хранил на своем лице отпечаток тибетских ветров, оставшийся после недавнего восхождения на Гурла Мандхату - единственную гору, с которой можно сверху смотреть на Кайлас.
- Не забывай: здесь еще недавно были волнения курдов, и патрули настроены весьма решительно.
Я пожал плечами и поудобнее устроился, облокотившись на колени Олеси, сидевшей на рюкзаке. Ветер тоскливо завывал в трубе, замерзали и немели без движения пальцы на ногах, и я не без ностальгии вспоминал уютный московский ресторанчик, в котором мы несколько недель назад весело обсуждали планы предстоящей поездки. Рекой лилось спиртное, подвыпившие посетители неуклюже танцевали под русскую плясовую, а заросший щетиной Дима Славин, напоминающий безумную помесь медведя гризли с бородавочником, держал вдохновенную речь. Огрызок зубочистки, высовывающийся из уголка его рта, возбужденно скакал то вверх, то вниз.
- Арарат - гора, на которую, безусловно, стоит взойти, - говорил Дима. - Проблема в том, что летом она - слишком простая и неинтересная. Поэтому мы пойдем зимой.
Во всех без исключения планах Славина сквозило благородное безумие, которое и составляло их основную прелесть. Ценители Славинских походов прекрасно знали, что если тебе надо достичь цели, будь то вершина или отдаленное озеро, лучше отправиться в путешествие со скучным организованным лидером, который будет все грамотно планировать и методично до одури воплощать в жизнь. Но если ты хочешь, чтобы каждый день преподносил новые сюрпризы, а планы кардинально менялись, едва успев возникнуть, если приключения в дороге для тебя важнее результата, то лучшего лидера представить себе было сложно. Ибо Славин - настоящий поэт горных странствий, от куртки, дырявой, как старые носки, до старых носков, жестких, как куртка.
- Отлично! - воскликнул я. - А каковы условия получения пермита?
Услышав это унылое слово, многочисленные девушки, примкнувшие к нам за столом, неодобрительно поморщились. Увы, я не был поэтом.
- Арарат, конечно, милитаризованная зона, - кивнул Славин. - Поэтому там требуется пермит. Однако у него есть три недостатка. Во-первых, он - слишком дорогой. Во-вторых, к нему прилагается гид.
- Что же здесь плохого? - простодушно удивился я.
В ответ мне была поведана ужасная история о прошлогодних восходителях, сдуру взявших с собой зимой гида. Непривыкший к морозу курд шел неохотно, постоянно ворчал и жаловался. Уже на второй день он сообщил всем, что начались "милитари проблемс". После допроса с пристрастием выяснилось, что военной проблемой был отсыревший спальник. На следующий день "милитари проблем" оказался сломанной горелкой. Наконец, на высоте за четыре тысячи, накануне решающего штурма, проводник окинул тоскливым взглядом серое небо, процедил что-то про "Вери биг милитари проблем", развернулся и ушел вниз.
В голове у меня уже начал складываться хитроумный план, как связать проводника и оставить его под надежным присмотром в палатке на время финального штурма, когда Славин окончательно охладил мой энтузиазм:
- В-третьих, пермит оформляется через Анкару, и весь процесс занимает три месяца. Так что у нас просто нет времени. К тому же, по данным разведки, пермит не дают людям с армянскими фамилиями...
И он многозначительно посмотрел на Арсения.
- А почему? - спросил я. - Неужели боятся шпионов?
Дима явно готовился к этому вопросу:
- Дело в том, что армяне, восходящие на Арарат, очень любят фотографироваться на вершине с развернутым армянским флагом. А турок это ужасно злит.
- И что вы предлагаете, господин Славин? - пискнула одна из девушек.
- План простой, - невозмутимо пробурчал Дима. - Мы отправимся нелегально. Карта у нас уже есть (он помахал стопкой миллиметровок с грифом "Совершенно секретно" советского Генштаба и фиолетовой печатью библиотеки университета Беркли). Пойдем группой из шести - семи человек. Во-первых, так мы сможем при желании влезть в одну палатку. Во-вторых, малыми отрядами легче уходить из-под огня турецких пулеметчиков.
Да, Славин, как всегда, продумал все. Разумеется, после такого описания я просто не мог не согласиться. Девушки поахали от восторга, но, к сожалению, либо оказались слишком занятыми, либо неожиданно обнаружили острую нехватку денег именно на этот сезон. Осталась одна Олеся - моя давняя шапочная знакомая. По своему обыкновению, она тихо сидела в уголке, не вмешиваясь в бурную дискуссию, но я знал, как порой озаряется ее лицо столь знакомым каждому страннику благородным сумасшествием. Только поэтому я полушутя предложил ей отправиться в наше путешествие, от которого любой нормальный человек с недоумением бы отказался. Но Олеся, проводящая все рабочее время в дебрях гламурных журналов, по уши увязшая в ремонте, засасывающем хуже любого болота, неожиданно согласилась. Ее красный платок бодро сиял на ветру, когда мы готовились к встрече Нового года в палатках у вершины горы Нимрут. Мы смеялись, закусывая салом девяностоградусную настойку шиповника - ужасное произведение российской фармацевтики - но даже материться старались как можно более галантно, ведь в нашей небритой компании была настоящая дама. Сам факт ее присутствия вселял бодрость, расправлял мужские плечи и отогревал морозными ночами.
Наше недолгое путешествие через всю Турцию от Стамбула до приграничного Догубаязита пролетело весело и незаметно. Спрятав в рюкзаки ледорубы, чтобы не возбуждать лишних подозрений, мы при помощи русско-турецкого разговорника и языка жестов убедили одного из водителей местных маршруток довезти нас до ближайшей к Арарату точки трассы, а поскольку дело - не вполне легальное, то лучше об этом помалкивать на блок-постах. Нелегальность мы объяснили при помощи многозначительного подмигивания, которое хитрый турок прекрасно понял. Глазки его мигом сделались масляными, а стоимость поездки существенно увеличилась.
Маршрутка выехала на широкую трассу и прибавила скорость. Мелькали обгоняемые тяжелые фуры и непонятные надписи. Придавленные рюкзаками, мы расслабленно улыбались, предвкушая начало восхождения.
- Агри Даги! - широко осклабился водитель, махнув рукой куда-то влево, в клочья облаков.
- Агри... - блаженно повторил Славин. Именно так турки называли Арарат.
- Как это Агри? - вскричал он через секунду, схватившись за карту. После пяти минут препирательств с водителем мы поняли, что он истолковал наше подмигивание превратно, и теперь бодро мчал нас к иранской границе, намереваясь перевезти на ту сторону. Пришлось возвращаться. На сей раз дорога была узкой, то и дело попадались блок-посты, на которых хмурые военные проверяли документы проезжающих.
Мы высадились на пустынном участке трассы между двумя блок-постами. Вокруг расстилалась безжизненная равнина, которая прекрасно просматривалась со всех сторон. Двигаться по ней без опасения быть замеченными можно было только в темноте, до которой оставалось несколько часов. После недолгих поисков мы обнаружили под дорогой широкую трубу, в которой и решили дожидаться заката. Заслонившись от ветра импровизированной стеной из рюкзаков и по возможности очистив пол от кизяков и дохлых ящериц, мы тихо сидели, непроизвольно пригибаясь, когда над нами с ужасающим грохотом проносились редкие грузовики.
Стемнело. Не включая фонариков, мы гуськом шли по замерзшей земле. Было тихо, только позвякивал металл да слышалось сбивчивое дыхание соседей. Ноги налетали на невидимые булыжники, приходилось ступать осторожно. Фигуру того, кто шел впереди, видно не было, только метались в полумраке нечеткие тени да порой сыпался фонтанчик искр, когда наконечник палки ударялся о камень.
- Стоять! - раздалась тихая команда.
Мы замерли. Позади и внизу - там, где пролегала дорога - вспыхнули фары грузовика. Сначала идя вдоль невидимой линии трассы, их лучи вскоре развернулись к нам и замерли. Бледные отблески света залили землю вокруг нас.
- Остановился. Наверное, заметил, - прошептал кто-то.
- Нет, - ответил Арсений. - Просто грузовик медленно движется по изгибу дороги в нашем направлении. Сейчас он повернет.
И действительно, вскоре лучи плавно съехали в сторону, и мы продолжили движение.
Когда дорога скрылась за изгибом гряды холмов, мы разбили лагерь. Ставить палатки вслепую было нелегко, колышки не вбивались в мерзлую землю и приходилось использовать для растяжки крупные камни, но вскоре мы справились с этой задачей. Запрыгнув в мой испытанный "Баск", мы с Олесей принялись раскладывать спальники. Четверо ребят, проявив завидную слаженность действий, юркнули во вторую палатку. Андрей, упустивший момент, отчего-то застеснялся и попытался последовать за ними, но Арсений прочитал ему краткую лекцию о том, что в палатках должно быть примерно равное количество людей, и Андрей, вздохнув, полез пристраиваться к нам третьим.
Ужин устроили в палатке Славина и компании. С медицинской точностью порезанные кусочки колбасы вызывали усиленное слюноотделение. Рядом лежали тушенка и пачка растворимого картофельного пюре. При помощи лавинных лопат мы соскребли с земли тонкий слой снега, и вскоре на газовых горелках в тамбуре закипал чай. Огонь мягко освещал изнутри стеклоткань, которой был покрыт импровизированный очаг, в тесной палатке царили спокойствие и уют.
- За успешное, что ли, начало восхождения! - произнес Славин, разливая по стаканам мизерные дозы настойки боярышника. - Главное теперь - быстро выйти из зоны обстрела.
- За Гору! - ужасная жидкость пламенем ожгла пищевод и расплескалась по всему телу, постепенно превращаясь в желанное тепло.
День второй
- Вставайте, господа! Уже полпятого! - кудрявая Славинская голова просунулась в тамбур и тут же исчезла. В оставленную дыру немедленно задул мерзкий сквозняк. Кряхтя и чертыхаясь, мы вылезли из палатки. Кругом царила кромешная тьма без малейших признаков рассвета.
Когда мне удалось заползти в палатку дежурных, мест уже не было. Едва не опрокинув горелку, я кое-как уселся с краю. Сложнее всего было с ногами, но, в конце концов, я ухитрился просунуть их под чью-то задницу. Так было гораздо теплее.
Зевающий Серега кипятил воду для чая. Заварку можно было уже не бросать - из-за многочисленных травинок, зачерпнутых вместе со снегом, жидкость приобрела буроватый цвет.
- Наша задача сегодня - выйти на высоту три тысячи, - говорил Славин, не прекращая жевать. - Там турецкие солдаты нас преследовать уже не будут.
- Но они смогут заметить группу в бинокль и организовать теплую встречу, - хмуро сказал кто-то.
- Ничего страшного, - отмахнулся Дима. - Мы к тому времени уже взойдем на гору, и нам будет все равно, что с нами сделают дальше. Посадят в зиндан - значит, в зиндан.
С этой логикой сложно было не согласиться.
Когда мы покидали палатки, от ближайшей деревни донесся гортанный зов - муэдзин объявлял об утреннем намазе. Выйдя вместе, постепенно наша компания растянулась. Арсений мигом ушел далеко вперед. Ветеран серьезных восхождений, он шел размашисто, почти не снижая скорости, даже когда приходилось ступать по опасным камням. Еще полчаса его рюкзак маячил вдали, а затем и вовсе скрылся из виду. Остальные походники разбились на небольшие кучки. Шествие замыкал небритый Славин, несущий огромный рюкзак, как улитка - свой домик. Он существенно отстал, но знающих людей его медлительность не тревожила - им было известно, что она сочеталась с невероятной выносливостью. Не раз и не два во время затяжных переходов шедшие впереди бодрячки уставали, все чаще останавливаясь на отдых, и как-то незаметно получалось, что флегматичный Славин вдруг оказывался впереди всех. Он шел как заведенный, не увеличивая скорости, но и не снижая ее. Только один раз мне довелось наблюдать, как Дима проявил резвость. Дело было в забайкальском походе. На исходе дня, усталые, мы завершали большой переход крутым спуском с перевала. Испробовав несколько маршрутов и убедившись в их непроходимости, мы шли вниз по единственному оставшемуся пути. Ботинки скользили по сырой траве, руки рефлекторно хватались за торчащие из земли чахлые корешки. Невозмутимый Славин шел впереди, почти невидимый за рюкзаком.
Мне предстояло обогнуть огромную каменную глыбу. Схватившись за ее замшелый бок, я медленно продвигался вперед, как вдруг многотонный монстр подался и заскользил вниз, набирая скорость. Прямо туда, где виднелась курчавая голова Славина.
- Камень! - заорал я, отчаянно цепляясь за каменные складки. Куда там! С тем же успехом я мог пытаться остановить поезд.
- Камень!!! Целый холодильник!!! Нет, шкаф!!! - и, совершенно не по инструкции, - Беги, Димыч! Прячься, черт тебя дери! Убьет!!!
Громада скользила по каменному склону совершенно беззвучно, как во сне. Позже я понял, что все заняло секунд пять, но тогда они мне казались целой вечностью. Славин прекратил свои неспешные шаги, на мгновение замер. И вдруг прыгнул вбок с грацией, которой бы позавидовала и юная лань. Словно забыв про усталость, тридцатикилограммовый рюкзак и собственное круглое пузо, он птицей вспорхнул на уступ в стороне от траектории движения холодильника...
Светало. Тучи таяли на глазах, исчезали в нежном полусвете утра. И произошло чудо. Там, где еще вчера не были ничего кроме жирного месива облаков над холмами, открылась Гора. Высокая и прекрасная, в отраженных лучах Солнца она была невероятного розового цвета. Призрачные склоны поднимались к широкому карнизу, за которым, у самого неба, виднелась двуглавая вершина в окружении снежных флагов. Ни единого облачка не скрывало ее от нас. Гора звала, дразнила - вот она я, приходите, взойдите наверх, если сможете. Это же так близко! Так легко! Всего лишь жалкий десяток километров до вершины. Смешное расстояние, которое там, внизу, в своих автомобилях, вы даже не замечаете, но здесь километры - другие, и вам придется пролить немало пота, чтобы преодолеть каждый из них.
На первом же привале мы устроили совещание о том, каким маршрутом двигаться.
- Мы сейчас находимся к северо-западу от вершины горы, - вещал Славин, склонившись над картой. - Как пойдем?
- Давайте в лоб! - бодро предложил Арсений.
- В лоб - так в лоб... - кивнул головой Дима.
- В лоб может не получиться, там карнизы, - подал голос Серега.
- А помните, мы смотрели фильм, в котором альпинисты прорубились сквозь карниз? - подал голос Андрей. - Что нам мешает сделать то же самое?
Серега молча поглядел на него, и Андрей умолк.
- Может, тогда пойдем по маршруту с севера? - спросил Славин. - Там подход к вершине - самый пологий, поэтому им пользуются многие нелегалы. Правда, в конце надо пройти стенку высотой метров двадцать...
- А мы веревку не взяли, - закончил Никола его мысль. - Сэкономили на весе.
И он грустно закурил.
- До юга идти долго, - мрачно сказал Арсений. - Придется траверз делать, устанем. Может, все-таки в лоб?
Гробовая тишина была ему ответом.
- Что ж, траверз - так траверз, - подвел общий итог Славин, и мы продолжили восхождение.
Постепенно островки снега стали нам попадаться все чаще и чаще, а затем и вовсе слились в сплошной тонкий покров с проплешинами камней. Гора сияла - близкая, но неприступная. Когда во время привалов мы бросали взгляд вниз, еще можно было различить дорогу и редкие деревушки. Казалось, что до человеческих жилищ невероятно далеко, будто мы уже на полпути от них к небу. И это было правдой. Тепло деревенских домов стало таким же далеким и призрачным, как ледяной покров вершины. Оба они здесь, посередине, равно нереальны.
Мы шли бодро, рюкзак Арсения вел нас, как знамя. Краткий перерыв на обед, кусок колбасы, глоток горячего чая - и снова вперед и вверх... Азарт заставлял двигаться все дальше и дальше, но тело, отвыкшее от дальних переходов и тяжести рюкзака, уже начала сковывать приятная усталость. Ноги слегка ныли, а мозг расслаблялся - я знал, что скоро, возможно, уже завтра наступит блаженное состояние, схожее с медитацией, когда суетливые мысли куда-то исчезают, словно шелуха, унося с собою боль и усталость, и ты просто механически идешь вдаль, весь во власти ритма шагов, наслаждаясь чистотой рассудка и гармонией.
Когда мы добрались до места стоянки, высотомер показывал вожделенные три тысячи метров. С трудом превозмогая усталость, мы разбили лагерь и наскоро поужинали. Когда я, пригнувшись, залез в палатку, Андрей уже тихо спал, забившись в уголок, а Олеся беспокойно ворочалась, с головой нырнув в спальник.
- Холодно? - спросил я, с недоверием осматривая тонкий материал кокона. Спальник горько вздохнул и кивнул верхней частью.
Я быстро посовещался с самим собой о том, чего мне хочется больше - быстрее уснуть или побыть джентльменом. Джентльмен с небольшим отрывом победил, и я предложил Олесе состыковать спальники - так гораздо теплее. Спальник не выказал признаком недовольства и даже пробормотал что-то, похожее на одобрение. Или у него просто стучали зубы - разобрать было сложно. Я вспомнил свой предыдущий опыт спаренных спальников и покачал головой. Тогда, в Забайкалье, мы в целях экономии места спали втроем в двух коконах. Сверху это было вполне удобно, но снизу они сужались, и ноги туристов сплетались в одну большую кучу. Самым невыгодным, хотя и наиболее теплым считалось место в середине, и редкий вечер обходился без жестоких азартных игр, главным призом в которых было право лечь с краю. Но делать было нечего, и я, кряхтя, принялся расстегивать молнии (Олесин кокон при этом беспокойно шевелился и ворчал). Обе молнии не доходили до конца, что сильно затрудняло стыковку. Однако, поколдовав слегка над спальниками, я все же их соединил, и молнии, радостно вжикнув, защелкнулись, после чего я незамедлительно юркнул в мягкое нутро коконов, уже согретое теплом Олеси.
- Ты - самый первый, кому удалось соединить свой спальник с моим, - благодарно прошептала она, и я, непонятно почему, почувствовал себя страшно польщенным.
Минут через пять пребывания в спальнике, когда Олеся уже начала мерно посапывать, я открыл, что она в качестве компании на ночь существенно отличается от двух небритых мужиков. Несмотря на колоссальное преимущество в виде чистых носков, спать с ней было гораздо сложнее. Стоило придвинуться поближе, как от тонкого аромата женского тела меня начинала колотить дрожь. Стоило отдалиться - и я снова начинал дрожать, на сей раз - от мороза. Пытаясь найти золотую середину, я беспокойно вертелся. Усталость наваливалась, как огромный ватный ком, но сон не шел. Палатка, тонущая во мраке, казалась странным колеблющимся куполом. Побитым щенком подвывал ветер, бормотал во сне Андрей, и я чувствовал с каждой минутой возрастающее удивление - Что я здесь делаю? Как я попал в этот чуждый мир? Я, ходящий на работу в костюме и галстуке, любящий хай-тек и изысканные вина? Разве существует эта удивительная вселенная неправильных форм и измененных ценностей? А если она - реальна, то не вступает ли эта реальность в противоречие с существованием, с истинностью всего остального? Здесь, в странном мире, я живу. Пусть это глупо и нелепо, но время тут не сплетается в бесформенный ком, как дни внизу, в городе. Те, едва уйдя из сегодняшней реальности на периферию сознания, безвозвратно исчезают, но этот лед, и снег, и холод, и близость Олеси останутся даже после того, как следующей весной на месте, где мы сейчас лежим, снова прорастет трава. И зелень новых побегов, легкая и доступная, будет мимолетной и гораздо менее реальной, чем давно истаявший снег.
Своды палатки колебались в густых потоках тьмы, я лежал, устремив взгляд в слепое пространство. Олеся шевельнулась, ее холодная, озябшая рука коснулась моих пальцев. Легкое ощущение, словно след невесомой нити, пробежало от ее ладоней к моим и дальше, к плечу. Одна нить, другая. Они были реальны, я мог видеть их - золотистые, с рубиново-красным отливом. Они отрывались от наших рук, сплетались и расплетались, устремляясь в безвоздушное пространство палатки космическим вихрем. Темный тамбур, свернувшийся калачиком Андрей, сваленные в кучу ботинки - все они продолжали плыть в зыбком мареве, вполне различимые, на расстоянии касания руки, но в то же время далекие, как планеты. Нити, сплетающиеся в густые пряди, обволакивали нас со всех сторон, образовывали новый мир, и вот уже я был под палящим солнцем Индии. Оранжевый диск плыл высоко в пурпурном небе, вымазанный красным рисом Ганеша запускал свой хобот в плошку со сладостями и улыбался со стены храма. Грязные люди в лохмотьях шлепали по глине, разговаривая на непонятном языке, а магараджи и фальшивые пророки купались в драгоценностях. Багровый соус стекал на александриты и опалы, пылал огонь, и все - люди, боги и камни, кружились в вихре золотых нитей. Правители облачались в лохмотья, нищие купались в золоте, тощий надсмотрщик с металлическим крюком карабкался по широкому лбу Ганеши, который покорно поддерживал его босые пятки хоботом и сломанным бивнем.
"Я сплю?" - мелькнула очень убедительная мысль. Приподнявшись на локте, я пристально обвел взглядом окружающее пространство и несколько раз моргнул для верности. Обычно от холодного пристального анализа сон съеживался, как дохлый паук, и улетал прочь. Но на этот раз ничего не изменилось. Я по-прежнему видел золотисто-красный мир, он был столь же реальным, как зыбкие своды палатки, просвечивающие сквозь него, и терпкий запах старого свитера, заменявшего мне подушку. Тряхнул головой - видение не рассыпалось. Нити сплетались и расплетались, песок, глина и медь не отпускали меня, манили за собой все дальше и дальше. Перестав обращать внимание на мир, наслаивающийся извне, я вновь перенесся на раскаленные улицы индийского города.
Пестрая толпа в тюрбанах, увенчанных перьями райских птиц, шла мимо, распевая протяжные песни. Где-то за ними я увидел Олесю и протянул руку сквозь толпу и лабиринты изогнутых улиц, к самому центру Вселенной, ограниченной тканью палатки, но тут нити изменили цвет, и фарфоровая белизна закружилась, сметая зыбкую Индию. Ганеша протрубил в последний раз и распался на сотни сверкающих нитей.
Я был в Китае. Фарфоровая метель завивалась спиралью, хрупкие снежинки ложились на усталые лица терракотовых воинов. Они терялись в толпе людей, облаченных в белые одежды - бесплотные призраки прошлого, такие же, как я сам. Грань между мирами расширилась, ноги с короткими ступнями топтали мою куртку, лежащую у изголовья, а в серебряном паланкине мелькал знакомый силуэт. Мучительно пахло шафраном и горьким миндалем. Фарфор и серебряные брызги обволакивали меня, и становилось все труднее соблюдать равновесие. Я чувствовал, что вот-вот упаду - либо в холодное жерло палатки, либо в пропасть неведомого мира, текущего сквозь меня. Миндаль и шафран, воздух, сотканный из полупрозрачных серебряных нитей. Паланкин уносится куда-то вдаль, за десятки километров, к самому дальнему углу палатки. Я продирался через бесконечную толпу. Плоские лица смотрели сквозь меня, ведь весь Китай помещался в тесном пространстве матерчатого купола, и я был невидимым гигантом, Гулливером этого мира. Одно неловкое движение - и Вселенная потеряла равновесие, качнулась и покатилась, уменьшаясь в размерах, пока не затерялась где-то в недрах спальника. Снаружи тихонько скулил ветер. Андрей ворочался и сопел, а Олеся лежала неподвижно, источая тепло. Утомленный не только физически, но и эмоционально, я повернулся набок, забыв о ней, устроился поудобней и почти мгновенно заснул крепким сном.
День третий
- Ты скоро умрешь.
Черные цыганские глаза смотрели на меня со спокойным интересом. В облике девушки было что-то детское и простое, и именно это придавало ее словам особый смысл.
Москва, вечер.
- Почему? - вопрос прозвучал наивно и глупо. Мой интерес был продиктован чистым любопытством, словно речь шла о нашем общем дальнем знакомом. Ни страха, ни возмущения.
Стоял ноябрь, до восхождения на Арарат оставалось два месяца. Осень уходила, и зима неотвратимо надвигалась на город. Я чувствовал холод там, где на моей груди оставались следы ее слюны.
Она прикрыла глаза, задумавшись. Было видно, что точно сформулировать обоснование для нее было гораздо сложнее, чем им воспользоваться. Черные волосы разметались по плечам, между губ сверкнула тонкая полоска мелких зубов.
- Ты - не такой, - наконец, проговорила она.
- Все мы - не такие, - ответил я. - Только ненормальные люди могут уходить в горы, бросать уютные дома и любящих женщин, ссориться с начальством. А ради чего - мы и сами не знаем.
- Не в этом дело, - нетерпеливо сказала она, нащупав обрывок скользкой, как угорь мысли, точнее - самой мысленной сущности, еще не обмазанной со всех сторон вязким цементом слов и оттого не закостеневшей. - Я видела немало ненормальных, многие из них доживали до глубокой старости. Но ты - не один из них. Ты не такой, как Славин. Он - благородный безумец, а ты - нет. Ты делаешь все сумасшедшие поступки в здравом уме и трезвой памяти.
Побеги винограда за окном чернели, будто чугунные витражи. Как они выжили здесь, в центре огромного города, пережевывающего все живое бетонными челюстями?
Я глядел на нее и думал - мало кто сравнится в мудрости и проницательности с молоденькими девочками, пока гормоны не притупят в них эти способности, чтобы они могли жить в семье и терпеть нас, мужчин, в своей интеллектуальности слепых, как котята.
- Ты не принадлежишь ни к одному лагерю, - продолжала она. - Ты даже не посередине, а в стороне. А такие люди долго не живут.
И, удовлетворенная тем, что наконец-то сформулировала мысль до конца, она радостно улыбнулась.
Даже если она права, думал я, какой мне в этом прок? Пытаться обмануть судьбу - глупо и нелепо. Мало того, если я, подавив отвращение, вдруг начну вести добропорядочный и тихий образ жизни, тем самым я приму ее искривленную логику и она обретет истинность - по крайней мере, в отношении меня. В эту минуту я твердо и окончательно решил ехать на Арарат...
- Завтрак готов, господа и дамы! - тень Славина, шаркая, удалилась.
С сожалением покинув теплый спальник, я попытался натянуть ботинки. Не тут-то было! Промоченные вчера насквозь тающим снегом и недальновидно оставленные в углу палатки, они замерзли. Пришлось отскребать внутреннюю поверхность от льдинок и долго держать ступни полувсунутыми, чтобы их тепло растопило лед и вернуло коже ботинок гибкость. Как тут не позавидовать обладателям пластиковых башмаков!
Выйдя наружу, я зажмурился от яркого света. Погода была идеальной. Ни облачка, ни ветерка. Арарат гордо возвышался над нами. Было хорошо видно, как нависают грозные карнизы, а на горизонте справа чернело ребро, за которым начинался южный склон. До него было километров десять, и дорогу преграждали многочисленные овраги. Траверз обещал быть нелегким.
На завтрак, когда мы прихлебывали сделанное из концентратов месиво, Славин недрогнувшей рукой отмерил каждому по пять маслин. В ответ на жадные взгляды он сурово сказал:
- Надо приберечь их для высоты. Когда от пюре будете блевать, придется питаться маслинами.
Как и с любыми проявлениями Славинской мудрости, с этими словами спорить было сложно.
Мы поднимались на небольшие холмы и спускались в овраги, держа курс на юг. Снег становился все глубже, так что время от времени приходилось надевать снегоступы. Они клацали по камням, тонкий пластик гнулся, и было ясно - надолго их не хватит.
Через пару часов вода в термосах почти закончилась. Страшно хотелось пить. Во время одного из привалов Олеся, достав из рюкзака маленькую пластиковую бутылку, начала набивать ее снегом. Смерзшиеся куски не лезли, и приходилось проталкивать их пальцем. От мороза ее нос стал ярко-алого цвета, так что все манипуляции выглядели уморительной клоунской пародией на будни алкоголика. Забив бутылку снегом доверху, она спрятала ее на груди, под нижней курткой. Когда на следующем привале Олеся достала импровизированную фляжку, растаявший снег превратился в жалкую лужицу на дне бутылки, которую едва хватило на пару мелких глотков.
Ближе к концу дня мы вышли на лавовое поле шириной в пару сотен метров. Оно у нас отняло не меньше часа. Подмороженные края огромных валунов предательски скользили под ногами, рюкзак мешал соблюдать равновесие, и даже верные телескопические палки то и дело соскальзывали, уходя в щель по самую рукоятку. Все ресурсы мозга были брошены только на одну цель - четко зафиксировать ногу, нащупать палкой место для нового шага и быстро, но четко перенести на него вес. Подходящие площадки зачастую были покрыты снегом, что делало их неотличимыми от припорошенных дыр между камнями. Сломать в таком неподходящем месте ногу не хотелось - с транспортировкой явно будут проблемы, так что я старался шагать по следам, оставленным Арсением. Это было непросто: казалось, законы физики сделали для этого человека исключение. Арсений шагал по острым камням быстро и широко, словно по асфальтовой дороге. Похоже, он даже не слишком снизил скорость. Пытаясь копировать его безумные прыжки, я чертыхался вполголоса. Сзади тихонько повизгивала от напряжения Олеся, которой справляться с камнями было особенно тяжело. Сосредоточенно пыхтел Славин, не выпускавший изо рта привычной зубочистки. Отдыхать было нельзя, приходилось идти до самого конца поля. Когда я, наконец, сполз с последних камней и обессилено развалился на снегу, Арсений уже успел произвести рекогносцировку и вскоре отправился назад, помогать отстающим. Серега, пришедший одним из первых, уселся на рюкзак, достал из кармана флейту и затянул протяжную и грустную мелодию. С подъемом вверх его песни становились все печальней и проще. Начав во втором лагере с "Бурре" Баха в обработке Джетро Талл, он имел все шансы закончить восхождение под мелодию "Жил был у бабушки серенький козлик" или другой народной песенной трагедии. Звуки замерзали на лету, расплывались по синему воздуху ватными облачками пара.
Когда мы, наконец, начали ставить лагерь, до заветного хребта было еще далеко. Высотомер показывал три с половиной тысячи. Скромная трапеза пролетела в желудок мгновенно, словно пищевод сократился до размеров дождевого червя. Посиневшие руки сами тянулись к бутылке с боярышниковым пойлом. Славин пытался было сказать что-то про дозировку, но потом махнул рукой и присоединился к пьющим. Откуда-то появилась закуска - хрустящие зубчики чеснока, пара соленых огурцов и банка сладкой кукурузы. Верный чеснок не подвел, а вот поедание огурцов оказалось непростым занятием - при попытке резать ножом они расползались, как мармелад, а когда огуречные обломки все же отправлялись во рты, еще долго на зубах похрустывали крупные кристаллы льда. В отличие от огурцов, кукуруза заледенела целиком - ее приходилось резать ножом и глодать, что давало пищу для неисчислимых острот.
Почистив зубы смесью снега и зубной пасты, я выключил фонарь и заполз в палатку. Натренированные руки легко соединили два спальника. После смешного ужина я чувствовал себя бодрым и свежим, спать не хотелось. От Олеси мягкой волной шло тепло. В то же время ее ладони были холодными, и я взял их в свои, чтобы согреть. Живой, бодрящий запах чеснока дружелюбным призраком витал в воздухе. Приблизившись в темноте, я наткнулся подбородком на девичий нос. Глаза впитывали только тьму, но они были здесь уже не нужны. Под прохладным носом обнаружились мягкие, теплые губы, и здесь свод палатки снова отодвинулся, поплыл, и не было больше ни Индии, ни Китая, ни даже Арарата с его заснеженными склонами - только мы вдвоем. Ну и, конечно же, Андрей, по-детски сложивший в своем спальнике ноги стульчиком, так что я то и дело упирался задницей в его острые коленки. Узкие прорези на балаклавах, за долгие дни пропитанных замерзшей слюной, оставляли свободной лишь часть лица. Мы то и дело стукались выключенными налобными фонариками, но какое это имело значение для людей, которым наконец-то стало тепло...
День четвертый
...Известный банк в центре Москвы, середина рабочего дня. Две недели до восхождения. По широкой мраморной лестнице медленно спускается молодая женщина в строгом деловом костюме, держа за спиной нечто, завернутое в большой черный пакет. Она несет себя по-особому бережно, как умеют только беременные.
- Держи.
Металл лязгает о плиты пола, и охранник поворачивается в нашу сторону. Его глаза округляются: днище пакета прорвалось, и из него наружу высунулся острый металлический клык.
Рукоятка приятно холодит пальцы, я взвешиваю ледоруб на протянутой руке, наслаждаясь его легкостью.
- Подходит?
- Вполне, - улыбнулся я. - Как поживает будущий отец?
В ее раскосых глазах, словно мелькнувшая под водой рыба, вспыхивает и гаснет внутренний свет.
- Пишет, что на прошлой неделе пробовал заниматься каньонингом в Новой Зеландии. Очень понравилось, но теперь снова болит колено. Боюсь, как бы не пришлось делать операцию.
- Он знает, что ты решила продать его ледоруб?
- Все равно горное снаряжение больше не понадобится. Нельзя ему теперь рисковать. Хватит, отходил свое.
Она смотрела на меня, сжав губы. Отважная путешественница, месяцами в одиночку странствовавшая по Индии и Китаю. Одна из первых российских бэкпэкеров. Пересекавшая пропасть в железной клетке и чуть было насильно не отправленная мусульманами в Кашмир. Пережившая столько приключений, что хватило бы на сотню обычных жизней. Понявшая в конце концов прелесть двухместных палаток и семейной жизни. Беспокоящаяся об отце ребенка и удерживающая его от безумных поступков. Отчего-то мне стало невыразимо грустно. Я торопливо сунул деньги, попрощался и покинул банк. Охранник у входа вздохнул с облегчением...
Бездушный звон будильника прервал светлую дрему и бросил меня с размаху в предрассветную темень. Остатки сна стремительно ускользали, и я из последних сил пытался понять, на какой стадии походных сновидений я уже очутился. Обычно в первые дни долгого маршрута мне снилась еда. Я сидел за пиршественным столом, держа в руке драгоценную чашу с вином, или же был хищником и алчно вгрызался в сырое мясо еще трепещущей добычи. Затем приходил черед женщин. Смутные расплывчатые образы, порой - со стертыми чертами лица, гибко извивались, их плоть манила, напоминая о мясных пиршествах минувших грез. Каково же было мое разочарование, когда, проснувшись, я обнаруживал рядом не нежных гурий, а храпящего небритого Славина! Но даже они не занимали мое сознание надолго, и когда, спустя неделю-другую, я не только окончательно свыкался с голодом, но и входил в жесткий режим, отсекающий почти все, не имеющее отношения к продвижению вперед, когда шелуха потустороннего, городского существования слезала с меня, как струпья с Лазаря, я видел во сне лошадей. Они, обреченные всю жизнь носить на себе строптивые рюкзаки, которые не только стирают в кровь кожу, но также пинают в бока и рвут рты, смотрели на меня с молчаливым пониманием. Ни доброты, ни злобы, ни глупости, ни ума - одна ошеломляющая внеземная красота. И я улыбался, почуяв в тающем мире сна отзвук лошадиных копыт.
Я подполз к тамбуру палатки, морщась, высунул наружу руку с котелком и несколько раз щедро зачерпнул жесткий снег. Установив одну из горелок на удобный плоский камень, а другую - прямо на снег под тамбуром, приладил котелок и небольшой канчик понадежней, чиркнул спичкой. Огонь недовольно буркнул, чихнул и сложился, как веер. Сжав промерзшую канистру с газом теплыми руками и подняв ее выше, я повторил попытку. На этот раз полыхнуло так, что я еле успел прикрутить регулировочный винт. Установив канистру близко к огню, чтобы он постоянно отогревал ее металлическое брюхо, я накрыл импровизированную печь стеклотканью и перевел дух, мысленно вознося хвалу изобретателям газовых горелок, заменивших неудобные примусы. Впрочем, ненадолго: ножка стоящей на снегу горелки расплавила хрупкий наст, и канчик резко накренился. Проявляя чудеса акробатики, я еле успел поймать его, но тут полыхнул корд, соединяющий углы палатки. Пламя быстро начало разбегаться в разные стороны, и я не нашел лучшего решения, чем просто прибить его кулаком. Больно.
Наконец, обе горелки приняли устойчивое положение. Оставалось только время от времени подбрасывать в котелки снег и найти до закипания подходящую заправку для супа. Снежную миссию взял на себя Андрей, а мы с Олесей обшарили палатку в поисках съестного и обнаружили богатые залежи суповых пакетиков. После непродолжительного совещания мы решили, что борщ можно и нужно мешать с грибным супом и харчо, а вот гороховую похлебку в это великолепие добавлять не стоит. Минут через двадцать слаженные усилия нашей команды увенчались успехом, и булькающее варево было готово.
О суповые пакетики, смерзшееся сало и китайские мясные консервы, состоящие из жира и продуктов перегонки нефти! О липкие карамельки и настойка боярышника, которую покупают в аптеках стыдливые бомжи! Как истинный гурман, пою вам вечную славу! Тщетно эстет ковыряет дюжиной вилок гастрономическое чудовище во французском ресторане. Его ноздри трепещут, когда он нюхает драгоценное вино, каждая бутылка которого стоит дороже дюжины палаток, но ему никогда не достичь наслаждения, которое испытывает турист, поднося к лицу кружку сивушной настойки. Он умащает еду пестрыми специями, но невозможно поставить на стол рядом с солонкой флакончики с голодом, холодом, сыростью и дружной компанией - всем тем, что придает особый вкус еде и питью, к которым в городе никто из нас даже бы не прикоснулся. А здесь они неповторимы и драгоценны, а потому разделение одного кусочка колбасы на семь равных частей - задача важная и ответственная, сродни работе огранщика алмазов.
Отправив во вторую палатку их долю, мы тихо сидели, тщательно облизывая каждую ложку и отскребая жир со стенок мисок (опытный эксперт легко сумел бы восстановить по ним в деталях все наши трапезы начиная с того момента, когда из-за мороза полноценная чистка посуды стала невозможной). Первым подал голос Андрей:
- Когда я спущусь вниз, обязательно первым делом нажрусь до отвала, - мечтательно сказал он. - А потом еще съем здоровенный шмат сала с чесноком!
- Навряд ли, - охладил я его пыл. - В Турции найти сало будет непросто. А вот когда я вернусь в Москву, то пойду в самый мерзкий и нажористый ресторан с неограниченным шведским столом. Но сперва съем целиком батон сырокопченой колбасы, уж очень она вкусная.
- Это она в походе кажется вкусной, - мудро заметила Олеся. - Просто жор у вас, ребята. А когда вернетесь в Москву, ничто вам будет не нужно - ни колбаса, ни сало.
- Может, ты и права, - упрямо подытожил я. - Но слово - есть слово. Когда вернусь, из принципа съем целый колбасный батон, пусть даже потом десять раз стошнит.
Еда в походе занимает особое место. В августе, за полгода до араратского путешествия, мы шли на штурм перевала Медвежий, что расположен на Кодаре. Смеркалось, густые облака укутывали нас душным и влажным шарфом, за которым едва просматривались ближайшие уступы. Мы карабкались по неприятному крутому склону, скользкие камни вырывались из-под ног, и было совершенно непонятно, правильное ли направление мы выбрали или, возможно, бредем к невидимому обрыву. На песни не хватало дыхания, а обычные разговоры здесь звучали бы мрачно и фальшиво. И тогда кто-то из нас, а может быть, и все сразу, заговорили о еде.
- Я картошечку люблю, слегка обжаренную, - хрипло выговаривал путешественник в такт шагам. - Такую, знаете ли, с грибочками. Пусть даже с шампиньонами, главное - лучку покрошить, обжарить до хрустящей коро...
Рассказчик ступил на шаткий камень, съехал на пару метров вниз и запнулся.
- Супы бывают тоже неплохие, - подхватывал другой, активно работая лыжными палками. - Я обычно рыбный суп готовлю со специальной обжаркой, так что он черным получается словно уголь...
- А что именно ты в него кладешь? - наша рыжая подруга заметно устала, ее веснушки припорошены снегом, но кулинарная тема пробуждает ее извечное любопытство.
- После расскажу, когда вернемся. Осторожней! Э-эх!
Узкий карниз прерывается, и все один за другим делают прыжки, опираясь палками о камни.
- Да, рыбный суп - великая штука. Но больше всего мне нравятся холодные похлебки, - прошлепал я замерзшими губами. - Свекольник, щавелевый, окрошка... И, конечно же, ботвинья. Я себе давно обещал - как стукнет тридцать, пойду в самый дорогой русский ресторан и закажу себе ботвинью...
Горное эхо неумело попыталось повторить незнакомое слово, закашлялось и умолкло.
- И что, заказал?
Я помолчал немного, сдвинул лямки рюкзака поудобней, а затем грустно ответил:
- Нет, так и не успел...
- А я про ботвинью знаю только стишок, - задорно крикнула рыжая:
Я - свинья, и ты - свинья,
Все мы, братцы, свиньи,
Нынче дали нам, друзья,
Целый чан ботвиньи!
- Правильную ботвинью в одном чане дать нельзя, ее в двух тарелках сервируют! - возмутился я, и все рассмеялись.
Потом, глядя на уходящий вниз склон, я думал: обидно будет ненароком ухнуть туда. Я ж тогда так никогда и не попробую ботвинью! Такую вопиющую несправедливость даже представить было сложно, и я бодрее шел вперед, к заветной цели, манящей впереди на двух тарелках: в одной - прекрасный нежный суп, во второй - рассыпчатая стерлядь. Рыба подмигивала мне и шептала: вперед, ко мне, я жду тебя! И подъем казался легче, а вскоре выступила из тумана пирамидка камней, означавшая - мы на верном пути. И я прошел этот путь до конца, но в Москве снова позабыл о своем обещании и теперь, на далеком Арарате, заедая жидкую слизь обломком сала, вновь думал о ботвинье, и она манила меня, как путеводная звезда.
Вытащив из спальника гермомешок с ботинками, мы быстро собрались и отправились дальше. Остаток пути до заветного ребра прошел в уже привычной манере - с постоянными подъемами и спусками. Камни чередовались с глубоким снегом, так что, идя без снегоступов, мы то и дело проваливались по колено, а нацепив на ноги короткие лыжи с металлическими зубьями, постоянно рисковали их сломать. У Андрея будто открылось второе дыхание. Лицо его покраснело, глаза казались огромными, но он с бодростью заводной игрушки шагал впереди, с Арсением. Никола курил, просунув бычок в узкую щель балаклавы. Олеся брела неподалеку, кончик ее носа, едва заметно высовывающийся из-под маски и горнолыжных очков, окончательно сменил цвет с красного на сизый. Приглядевшись внимательнее к его метаморфозам, наблюдательный человек легко смог бы использовать Олесю в качестве термометра. Она устала, но не жаловалась и не отставала, так что я лишний раз подивился стойкости этой храброй девушки.
Иногда мы тревожно вглядывались в небо. Еще утром, наблюдая, как на фоне сияющей вершины Горы быстро проплывают редкие клочья облаков, Серега предсказал ухудшение погоды. День почти миновал, но больше никаких грозных предзнаменований не было, лишь слегка усилился ветер. Мы готовы были с облегчением поверить в ошибку нашего ветерана.
Наконец, утомительный траверс на юг закончился. Плоская вершина Малого Арарата ободряюще сверкала неподалеку, еще немного - и мы поравняемся с ней. Теперь оставались идти только вверх.
Почти не отставая от лидеров, я бодро взобрался по крутому склону очередной каменной осыпи и неожиданно почувствовал, как у меня исчезают силы и я сдуваюсь, точно проткнутый гвоздем воздушный шар. Сел, начал обувать снегоступы. В глазах рябило, руки дрожали. Одна бахила, точно живая, выскользнула из скрюченных пальцев, полетела вниз. Подотставший Никола сумел поймать ее.
Мы шли вверх по снежному кулуару. Тупые зубья снегоступов лишь слегка царапали жесткий фирн, порой он откалывался большими кусками и скатывался по гладкому склону. Зрение мутилось, кости в ногах казались гибкими, как ветки ивы, а легкие сократились раз в десять, так что каждый вздох мгновенно заполнял грудную клетку до отказа, принося лишь жалкие крохи кислорода. Вскоре меня обогнали почти все.
Последним, как водится, шел Славин. Он неторопливо, с видимой угловатостью переваливался под своим огромным рюкзаком, похожий на нечто среднее между Винни-Пухом и Франкенштейном. Заметив, что по скорости движения мне могла дать фору даже улитка на склоне Фудзи, он потоптался на месте, затем направился к каменной осыпи, ограничивающей кулуар.
- Давайте-ка попробуем здесь пойти, - предложил он, выплевывая очередную зубочистку. - Поверху как-то удобнее.
Дождавшись, когда я вылез на камни и, кряхтя, снял снегоступы, он двинулся дальше. Пожалуй, теперь Славин был более нетороплив, чем когда бы то ни было, но с тем же успехом я мог догонять пешком Феррари на трассе Формулы-1. Наши спутники уже далеко оторвались от нас. Кулуар, по которому они шли, загибался вправо. Над ним нависали скалы, так что по берегу снежной реки идти мы больше не могли. Осыпь, по которой мы карабкались, уходила вверх и влево, огибая скалы с другой стороны. Смеркалось.
- У меня тут идея возникла, - пробурчал Славин, когда мы остановились на очередной двухминутный отдых после минуты ходьбы. - Судя по всему, они идут неправильным, долгим путем. Давайте мы с вами срежем по осыпи.
Обычно сам факт возникновения у Славина новой идеи был способен вызвать у меня наихудшие подозрения. Но тогда я лишь слабо кивнул.
Осыпь забирала круто вверх, мы двигались все медленней. Перевал, на который возлагались большие надежды, открыл перед нами лишь новое каменное поле, ограниченное с одной стороны крутым подъемом, с другой - столь же крутым спуском. Камни сливались - то ли от вечернего полумрака, то ли от усталости. Налобный фонарик Димы указывал мне путь в нескольких десятках метров впереди - видимо, Славин надел его задом наперед. Мы кричали до хрипоты, но ответа не было, если не считать насмешливого бурчания эха. Я даже извлек из куртки мобильный телефон, тут же выплюнувший давнюю СМСку и затихший. На покрытом изморосью экранчике уровни зарядки батареи и силы сигнала покоились на минимальных отметках. Надеясь на чудо, я набрал номера Сереги и Олеси. Тщетно, как и следовало ожидать. Обе рации остались у наших товарищей. Равно как и обе палатки. Зато у нас были все газовые горелки. Правда, газ для них был надежно упакован в рюкзаки Арсения и Андрея.
- Да, плохо дело, - проворчал Славин, осознав всю нелепость ситуации. - Завтра на штурм вершины выходить, а ребята останутся без теплого чая...
Уже совсем стемнело. Редкие звезды проглядывали сквозь завесу облаков, далеко внизу сияли огни Догубаязита. Не верилось, что они светят из теплых домов, где сейчас подают вкусную еду, а вскоре улягутся спать на мягких постелях. Поднимался ветер. Сухой и колючий, он бросал нам в лица пригоршни мелкого снега. Я шел все медленнее, и было совершенно ясно, что далеко таким образом не уйти. Наконец, мы нашли большой камень на самом краю обрыва. У его подножья в снегу была расселина глубиной около полутора метров - достаточно широкая, чтобы в ней мог поместиться лежащий на боку человек.
- Ждите меня здесь, - сказал Славин, внося координаты расселины в GPS, - А я пока поищу остальных.
Мы укрепили рюкзаки сверху, чтобы они хоть немного защищали от снега, и Славин ушел. Еще несколько минут его красный фонарик изредка мелькал вверху, но вскоре и он исчез.
Потанцевав на месте около получаса, чтобы не замерзнуть на тридцатиградусном морозе, я понял, что помощи ждать неоткуда и пора ложиться спать. Было очень страшно за Славина - я находился хоть и в плохоньком, но убежище, а он шел сейчас куда-то сквозь снег - угловатый, неуклюжий и мощный, его щетина заиндевела, а зубочистка покрылась льдом.
Спальник удалось расстелить легко, основную сложность представляло переодевание - чтобы натянуть на себя все рубашки, штаны и носки, пришлось сперва раздеваться на пронизывающем ветру почти донага. Рукава жестикулировали, как живые, уворачиваясь от ладоней. Ветер подхватил несколько мелких вещей из рюкзака и швырнул вниз, за край обрыва, но это меня уже совершенно не волновало. В голове крутилась одна глупая мысль - надеюсь, что после этой ночи я потеряю максимум пальцы, а не яйца. Снег сыпал уже почти непрерывно, вьюга завывала все сильнее. Сквозь ее шум я еле расслышал тихий писк - на телефон, который я позабыл выключить, пришло сообщение. Вне себя от нахлынувшей надежды, я стянул замерзшую перчатку, извлек аппарат из кармана и c минуту вглядывался в заиндевевший экран, после чего разразился кашляющим хохотом. Так было написано:
"Vy uzhe spustilis'? Tak rano? Pozdravljau s vozvraweniem!!"
Должно быть, автор предыдущей СМСки получила сообщение о доставке и сделала скоропалительный вывод.
С трудом поборов желание выкинуть телефон в пропасть, я спрятал его и залез в спальник. Теперь предстояло самое сложное. Я засунул нижнюю часть спальника в окончательно выпотрошенный рюкзак и принялся аккуратно натягивать его на себя. Со стороны, должно быть, я походил на улитку, заползающую в собственную раковину. Наконец, рюкзак был дотянут почти до пояса. Сняв с себя налобный фонарик, я намотал его на лыжную палку и прямо в спальнике и рюкзаке полез вверх, на ледяной бруствер, надеясь укрепить ее там надежней, дабы импровизированный маяк не сорвало и не занесло снегом.
Я уставал от каждого движения, словно от тяжелого многочасового кросса, но мозг работал четко и живо. Сенека, мудрейший из людей, шептал мне на ухо слова сочувственных насмешек и ироничного ободрения.
- Я не согласен с теми, кто бросается в волны и, любя жизнь беспокойную, каждый день мужественно сражается с трудностями. Мудрый терпит такую участь, - говорил он мне, Луциллию, - Но не выбирает ее и предпочитает мир сражению.
Он был мудр, но мертв, а я жил. Чем больше свирепствовал ветер, чем тяжелее было дыхание, тем больше стесняло грудь от странной радости, пьянящей сильнее вина.
- Все то, что гибелью грозит, для сердца смертного таит неизъяснимы наслажденья, - шипел ветер, и я знал, что он тоже прав. Мне предстояла долгая ночь с ними, великими мертвецами в стране льда. Но пока я должен был сделать самую малость - закрепить фонарь.
Когда я уже покончил с этим делом и готовился улечься в расселину, чтобы оцепенеть до утра, вверху на склоне загорелся огонек. Затем второй. Они порхали, точно светляки, то встречаясь, то расходясь, а я полувисел, опершись на бруствер, и не сводил с них глаз. Но вот один из огоньков отделился и начал медленно спускаться вниз. Установив фонарь на аварийку, я принялся что есть мочи размахивать им. Пятнышко света дрогнуло и снова отправилось в путь, на этот раз - прямо ко мне. Я продолжал механически подавать сигналы, реализуя заданную мозгом программу, а тело даже не радовалось. Ему хотелось свернуться клубком, заползти в рюкзак и не двигаться столько, сколько получится.
- Я тут наших нашел, - басовито сказал Славин, подходя к расщелине. - Они тоже заплутали. Ползли куда-то. Развалились на две группы. Но я их собрал, они теперь ставят лагерь. Пойдемте.
Особого восторга при его появлении я не испытал. Скорее раздражение - опять приходилось вылезать из спальника и надевать ботинки. Это мне удалось минут за десять отчаянных прыжков - лед покрыл их не только снаружи, но и внутри. Полчаса мучений - и мы доплелись до лагеря. Он притулился на крохотной площадке посреди снежного склона. Завывала метель, но ребята смогли сделать из снега стены, защищавшие палатки. Наше возвращение вызвало всеобщую радость - мы принесли горелки, и теперь можно было заняться готовкой.
Ужин я помню смутно. Вшестером мы набились в большую палатку. Руки, словно чужие, скоблили по тарелке, а где находились причудливо изогнутые ноги, я не имел ни малейшего представления.
- Где Андрей? - озабоченно спросил Славин, наполняя миски.
- Спит в нашей палатке, - ответила Олеся.
- Это ему кажется, что спит. На самом деле он коматозит, - мрачно поправил ее Арсений.
Потом начали обсуждать завтрашний штурм вершины, и мне захотелось смеяться. Было очевидно - для того, чтобы успеть до темноты, надо выходить не позже четырех часов утра. Иначе холодная ночевка нам обеспечена. Я смотрел на нас всех и понимал, что мы сошли с ума, и завтра, если будет хоть малейший шанс, отправимся в это безумное предприятие даже днем, и твердил, как заклинание, что никуда не пойду, пытаясь убедить хотя бы самого себя, и понимая - не получается...
А потом была ночь, ветер ревел и тряс палатку, но затем все прекратилось и шум ушел куда-то вверх, и мы прижимались друг к другу, и я чувствовал себя печью, живой горячей печью. Угли пылали внутри, они переливались, как живые, и тревожили мою толстую каменную шкуру, и снег плавился подо мной, и живое существо лежало рядом, но больше не вились вокруг волшебные спирали. Я проваливался вниз, а надо мной шумели конские гривы. Тысячи лошадей мчались по кругу все быстрее и быстрее, и снег жалил, будто тучи разъяренных насекомых, и железо жгло огнем их отверстые рты.
День пятый
...Жирные хлопья снега падали с темных небес и липли к лобовому стеклу, так что грязные дворники походили на палочки эскимо. Зима, отмеченная араратским походом, была в самом разгаре. Автомобиль летел по обледенелой дороге в сторону Москвы. Внутри салона было спокойно и уютно. Я отхлебывал прямо из пакета теплое вино и с блаженной улыбкой смотрел, как за окном нас обгоняет бешено ревущий джип. Одежда приятно пахла конским потом. В царящем полумраке пакет будто бы сам собой поднялся из моих рук и улетел к передним сиденьям. Тянуло на философские беседы.
- Вы, путешественники, конечно, интересные ребята. Неглупые, образованные, с вами интересно общаться, но все же никто из вас никогда не станет для меня близким другом, - вещала широкоскулая брюнетка в строгих очках. - На вас нельзя положиться. Сегодня вы здесь, завтра все бросили - и исчезли на полгода где-нибудь в Сибири. Вы беспринципны. Имея возможность зарабатывать большие деньги, можете побираться и напрашиваться на ночлег к людям, гораздо менее обеспеченным. Но даже работая где-нибудь в Москве, вы постоянно держите фигу в кармане, так как труд для вас по значимости - на десятом месте. Вы ни к чему не привязываетесь, не соблюдаете правил. Взгляните на себя - уже за тридцать, а ни семьи, ни наследников. Не хотите брать на себя ответственность. А у кого все же есть семья, бедные подруги вынуждены ждать вас по полгода, зарабатывая себе на жизнь и воспитывая детей. Но ты, Володя, еще можешь одуматься.
И она строго, как учительница, глянула на меня поверх стекол очков. Этого было достаточно, чтобы прорвать плотину, сдерживающую мое красноречие, подпитываемое вином, словно река - ручьями.
- Ты права во многом. Мы действительно отличаемся от тебя. Но от этого у нас еще не вырастают вампирские клыки и кривые когти. Проблема в том, что ты считаешь свою модель поведения единственно верной, а все остальное - досадными отклонениями, которые должны быть исправлены. Мы же приемлем всех людей такими, какие они есть. И чем больше разных видов, тем лучше. Ты не доверяешь нам? Отлично. По-своему, ты права. А я вот верю и тебе, и всем в этом автомобиле. Убежден, что никто из вас не подведет меня в трудный момент. Я знаю вас давно и, черт возьми, люблю вас всех, моих старых друзей. Высокоморальных и пронырливых, работяг и вечных странников. Мне гораздо проще время от времени смиряться с неприятными сюрпризами, чем подозревать вас. А по поводу принципов ты не права. Они у нас есть, и мы следуем им жестко и бескомпромиссно. Просто наши принципы несколько иные, чем твои. Но кто сумеет достоверно определить, чьи - лучше?
Моя собеседница осуждающе покачала головой, что меня нисколько не удивило - мы слишком разные, чтобы переубедить друг друга, и весь этот спор - не более чем разминка для ума. К тому же я чувствовал, что под ее строгой личиной клокочет персональный вулкан, и если я, выпуская внутреннюю энергию, вполне могу использовать ее хоть для жарки котлет, то она, сдерживаясь, вполне может прийти к настоящему взрыву.
Над передним сиденьем, точно полная луна, нависла круглая физиономия моего приятеля-автостопщика с задорными блестящими глазами.
- У наших поступков, таких бессистемных с виду, есть общий стержень, - пробасил он. - Больше всего мы боимся одной опасности: предать и потерять самих себя. Именно это толкает нас на все новые приключения и вроде бы ненужный риск. И пока стержень цел, мы можем заниматься любым делом, причем выполнять его хорошо и на совесть.
Разговор затихал, уступая место сладкой дреме. Автомобиль слегка вильнул, объезжая место, где на обочине вверх колесами лежал недавно встреченный джип. На горизонте загорались яркие огни - приближалась Москва...
Бледный свет сочился сквозь верх палатки. Я попытался выйти, но не смог - вход засыпало снегом. Снаружи сквозь шум метели послышались шаги.
- Когда на штурм? - спросил у шагов Андрей, приподнявшись на локте.
- Сейчас, только бахилы надену! - ехидно крикнул ему снаружи Арсений.
Когда мы все же выбрались, причины его иронии стали понятны. Небо было скрыто тучами, со стороны невидимой вершины дул сильный ветер, несущий потоки колючего снега. Кто-то хотел подождать еще немного, но продукты заканчивались, и мы решили спускаться вниз.
Покидая лагерь, Славин с размаху бросил в снег широкополую соломенную шляпу - ее знакомый армянин просил нас оставить на вершине Арарата. Серега грустил - ему не удалось откопать свои палки.
- В прошлом походе я потерял одну, в этом - две. Интересно, сколько я потеряю в следующем? - ворчал любитель точных наук.
Спуск был крутым, видимость - невысокой, и нам приходилось держаться вместе, чтобы не потерять друг друга. Камни чередовались с глубоким снегом. Арсений шагал впереди, за ним то и дело оставался ярко-желтый след - снегоступы давно потрескались, и от них отламывались крупные куски.
Ближе к вечеру мы пересекали длинную сыпуху. Арсений, по своему обыкновению, скакал по камням, как по лужайке. Остальные то и дело оступались. Я напрягал все мыслительные способности пытаясь найти подходящие камни, но чем больше думал, тем чаще соскальзывал вниз.
Уже стемнело, когда мы, выдолбив ступеньки в жестком фирне, взобрались на небольшой перевал и принялись обустраивать лагерь. Ветер зычно свистел, пронизывая до костей. Все усердно копали жесткий снег, лопаты переходили из рук в руки. Особенно выделялся Андрей. Быстрый спуск вниз вернул ему силы и бодрость. Когда площадки были наполовину выкопаны, у меня сломались перчатки. Заледеневшие, они разваливались на сгибах, как старые книги.
В итоге нам удалось соорудить настоящую снежную крепость с небольшой улицей, соединяющей входы палаток. За ужином мы жадно прихлебывали настойку боярышника, закусывая ее остатками еды, а Славин тихо бурчал:
- Скорей бы вниз, в теплый зиндан...
День шестой
Завывание ветра, скрип глубокого снега, хлопанье палаток - все звуки остались наверху. Мы шли вниз, окруженные тишиной и туманом. Как мало походили эти места на те, по которым мы бодро поднимались несколько дней назад! Словно мир за время нашего отсутствия непоправимо изменился. Серый туман окружал нас со всех сторон. В нем неожиданно, точно на полароидном снимке, проявлялись глубокие овраги и странные каменные изгороди. Однажды до нас донеслись обрывки слов на непонятном языке, в другой раз - короткое овечье блеянье. Что делают пастухи здесь, на застывшей земле со снежными проплешинами? Где они? Существуют ли на самом деле или же это - просто слуховой мираж, странное сочетание неживых звуков?
- Ой, а я самолетик нашел, - пробасил Славин во время очередного привала. - Думал, что это - простое пятнышко, а оказалось - самолетик.
Мы склонились над потертой картой. Действительно, пятно по форме напоминало самолет.
- Должно быть, авиационная база, - осторожно сказал Никола.
- Наверняка с толпой охранников, - добавил Андрей, блестя глазами.
- И мы идем прямо на нее, - подытожил Славин, сверившись с GPS. - Что делать будем?
Я попытался себе представить еще один день, посвященный мучительному обходу по оврагам таинственного пятнышка, и меня передернуло.
- Да черт с ней, - махнул рукой Арсений. - Если что, скажем, будто заблудились.
На том и порешили.
Вскоре мы вышли на заснеженную дорогу. По ней можно было идти гораздо быстрее, что меня не слишком радовало - уже второй день я боялся снимать носки, а в ботинках хлюпала кровь. Потом, в гостинице, я положил конец мучениям, аккуратно удалив при помощи ножниц пару ногтей. Они не растут у меня до сих пор, чему я несказанно рад: восходить стало гораздо удобнее.
Через пару часов из тумана молчаливо выплыли несколько угрюмых каменных строений. Некоторые были наглухо заперты и производили впечатление нежилых. Другие скалились провалами в стенах, вокруг которых можно было различить следы от пуль. Что произошло здесь? Когда? Сотню лет назад или совсем недавно?
Мы уже покидали селение, убежденные в его необитаемости, когда из-за каменной ограды вдруг призывно заржала лошадь. Это был первый голос живого существа, приветствовавший нас после возвращения, и я обрадовался ему, точно встретил старого друга. Там, где живут лошади, и для человека еще не все потеряно.
Уже смеркалось, когда нас подобрал крошечный автобус, направлявшийся в Догубаязит. Андрей, прошедший в салон первым, остановился в секундном замешательстве. Из кромешной тьмы под последней скамейкой на него сверкнули два глаза со светящимися поперечными зрачками. Они принадлежали маленькому козлу, прочно связанному веревкой. Козел переносил свое заключение с философским спокойствием истинного стоика - не суетился, не блеял, и только отрешенно разглядывал наши лица.
Я сидел, расслабившись, у окна, за которым мелькали огоньки редких поселков, вдыхал бензиновую вонь и физически чувствовал, как пробуждается жажда одиночества и между мной и моими спутниками, даже сидящей рядом Олесей, вырастают невидимые стены. Все произошедшее наверху казалось немного абсурдным, чуть-чуть смешным, но в то же время бесконечно очаровательным. Внизу оно ускользнет, сотрется, и тщетно я буду искать разгадку того, что так очевидно было в горах. Путешествие окончено, мы неизбежно должны разойтись по своим мирам, лишь изредка сталкиваясь, как частицы в броуновском движении. Почему? В чем состоит глубокое различие между нами? - спрашивал я себя и не находил ответа. Кроется ли причина в том, что большинство из них с боем прорвалось в Москву из своей глубинки, тогда как я мечтаю избавиться от липких объятий большого города? А может, вся разница - исключительно в постоянно включенном у меня логическом анализе ситуации, который лучшим из них в решающие минуты эффективно заменяет интуиция? Не об этом ли, в конце концов, предостерегала черноглазая прорицательница? Арсений и Олеся, вечно курящий Никола и юный Андрей - все они стремились упорядочить свою бурную жизнь, укорениться, быть теми, кто называется преуспевающими членами общества. Даже Славин, одержимый благородным безумием, больше, чем о горах, мечтал о тихом семейном очаге, у которого он будет сидеть с газетой, чинно старея и гладя по головкам бесчисленных детей - таких же чумазых и всклокоченных, как и он сам. А о чем мечтал я? Куда стремился? Один день в Москве - и одиночный бросок в Перу, смотреть на мир с высоты шести тысяч метров. Тибет и Аргентина, любимый, но умирающий Непал, Монголия и Чукотка. Легкие встречи и такие же расставания с вневременными странниками - единственными людьми, понимающими меня с полуслова, невзирая на разницу в языках. Прочь из Москвы, где я родился и вырос, нарочито презирал нелепый патриотизм работы и посылал на хер особо бестолковое начальство - а новые боссы платили все больше и больше, и на мне тонкой глазурью начал оседать буржуазный лоск, но я внутренне хохотал и рвался прочь - бегать с протянутой шапкой по улицам провинциальных городов и играть в шахматы с бомжами, рвать городскую одежду в глухих лесах и скакать вместе с горными охотниками по узким тропкам. Это было истинной жизнью, а все прочее - пустым развлечением, опасным компромиссом с внутренним я. Мои друзья стремились из мира бурного и буйного хаоса в мир порядка, мой путь вел из порядка в хаос. Им предстояло спрятать клыки и сточить когти до размера аккуратно ухоженных ногтей, я же лишь отращивал их. Их жизненные идеалы для меня - горечь поражения. Мы встретились на границе, направляясь в разные стороны. Но никому из нас не дано достичь точки отправления друг друга. Остается лишь полнее ощутить редкие моменты внутреннего родства, извлечь из них самое лучше, и никогда не предавать ни других, ни самого себя.
А потом было возвращение в цивилизацию. В задрипанном отеле, скользя на холодном кафельном полу, мы смывали с себя грязь и пот. Айран и пиво лились рекой, стол ломился от кебабов. Поздно вечером к нам пришел хозяин гостиницы и на недурном английском объяснил, что сразу распознал в нас альпинистов. А потому предлагает нам замечательное путешествие. Всего два дня - и мы на вершине Арарата! Заброска - сразу на высоту три тысячи! Удобная тропа до самой вершины! Опытные проводники и, конечно же, официальное разрешение на восхождение! Как, вы разве не знали, что оно оформляется всего за один день?
Автор: Владимир Севриновский