Влюбленные в Тофаларию

Наше первое общее утро началось с приветствия гладиаторов: «Ave, Caesar, morituri te salutant!» («Идущие на смерть приветствуют тебя, Цезарь»), объявленного Андреем и всеми с воодушевлением подхваченного. «Вот тебе, девочка, и шестерка» – сказал в ответ на это мне мудрый внутренний голос.

Адмирал со спокойной улыбкой принял приветствие; на мой взгляд, он пребывает в состоянии сознательной эйфории, – это когда бурлящее в крови счастье неминуемого приключения омрачается голосом разума, предупреждающего об ответственности. Да, он ответственен. За всю команду и за каждого в отдельности. А кроме этого еще за снаряжение, продукты, финансы, лоции и документы… Он распределил все, конечно, по заместителям. Деньги – непьющим, лоции – неграмотным, продукты – вегетарианцам… Шучу, шучу, у нас таких нет.

…Вчера ехали целый день в служебном 66-ом. Шел он медленно, словно нехотя, пыхтел и трясся как старый пылесос. Я сидела на козырном месте в кабине, не знаю, было ли удобнее в «будке», а у меня к вечеру все тело затекло и заболела шея. Время от времени мы останавливались, и тогда вся команда веселой гурьбой выпадала на дорогу в целях приема очередной капли никотина и обследования придорожных кустов.

 

Вдоль дороги тянулись поля иван-чая, удивительное ровно-розовое море. Сразу представляются вересковые пустоши где-нибудь в Уэльсе. На одной из остановок мы вышли из машины, и самые отчаянные романтики пустились по полю бегом. Хотелось обнять все это розовое великолепие, вдыхать его, погрузиться с головой. Охваченные общим детским восторгом, мы носились по кипрейному полю, словно по конопляному. Странно и смешно было смотреть, как эти взрослые мужчины бегают по простору, сжимая в лапах розовые метелки. Наконец, напрыгавшись, накричавшись и запечатлев всеобщее помешательство на мой фотоаппарат, сели в машину. Дорога после Тулуна плохая, местами очень узкая, пыльная, с глубокой колеей.

В Нижнеудинск приехали уже по темноте, расположились на берегу в тополиной роще. Голова дудела и гудела после долгой тряски по российской дороге в российской же машине. Окружающая меня жизнь – лагерь, костер и палатки – радует, возвращая знакомое подзабытое уже ощущение лета, и неоткрытого будущего. Памятуя о том, что главное на реке – это люди, я осторожно присматриваюсь и прислушиваюсь к тем, с кем бок о бок мне придется прожить следующие двадцать дней. Наблюдения, надо сказать, меня не особо радуют. Команда у нас сборная – пятеро спасателей и пятеро «обычных смертных». Со всеми «спасами», кроме Лехи, я хорошо знакома и никакого беспокойства они у меня не вызывают. Остальных четверых придется понимать и изучать уже в процессе путешествия.

С рангами тоже не все гладко – не ясно еще кто где сидит на катамаране и под чьим командованием идет. И в душе, и в голове, и в лагере порядка нет – сумбур мыслей, чувств, вещей. Меня неуправляемо мучает комплекс слабости и несоответствия будущей действительности; новые люди, я чувствую, смотрят на меня как на пятое весло, они неуверенны во мне, спорят и сомневаются… Как и я.

Весь сегодняшний день мы вынуждены сидеть в лагере, поскольку из-за большой воды Малая Бирюса (а вместе с ней – и Большая) непроходима для «Урала», который должен нас доставить к прииску Катышному (точные координаты прииска -54°07´,29 северной широты и 097°11´,8 восточной долготы), откуда предполагается уже пеше-конный переход через водораздел к Уде. Несмотря на неутешительный прогноз погоды, мы полны оптимизма, т.к. по словам проводника вода в Бирюсе может как подняться, так и упасть за считанные часы.

Их девять человек, пока еще чисто выбритых и опрятных мужчин, все еще пахнущих домашним теплом. Олег, он же Адмирал, задумавший и воплотивший этот сплав, полон решимости не только пройти оба каньона Уды, но и подняться на пик Поднебесный. Тофалария – его детская мечта, к исполнению которой он шел много лет, и теперь, сидя этим вечером у костра, просто счастлив неспокойным счастьем первого дня исполнения мечты.

Владимир Ильич. Из этого исторически-знаменитого имени на деле используется только отчество. В лице Ильича общество потеряло талантливейшего сатирика, поскольку его отличает свой собственный нестандартный взгляд на окружающую действительность. Сложно представить скучный и невеселый поход с участием Ильича, сама улыбка этого человека имеет способность рассевать тучи дурного настроения. Он обладает редкой и восхитительной способностью искренне смеяться не только над другими, но и над собой. С Доком они живут в одной палатке, что называется душа в душу, и немало терпят от окружающих шуток по поводу радостей семейной жизни двух ветеранов-спасателей.

Андрей Яковлев, музыкальная душа любого похода и бессменный завхоз. И с Доком, и с ним мы ходили Ципу четыре года назад, пересекались на всевозможных сборах, походах, туристических тусовках… Несмотря на кажущийся легкий нрав, Андрюха непростой человек, как говорится, с секретом. Он обладает очень острым чувством справедливости, тонким юмором и особым ироничным взглядом на события, но при этом упрям и обидчив, а также как всякий творческий человек загадочен в сменах настроения. Здесь и сейчас меня безмерно радует, что он рядом.

С Аркашей ранее мы не были знакомы, с первого взгляда он произвел на меня впечатление угрюмого бородатого сплавщика, уверенного, что женщина с веслом – это также противоестественно, как корова с седлом. Но как оказалось, Аркаша был рад всем и всегда, и умел органично вписываться в любую компанию и ситуацию. Аркаша – буддист, его утро начинается еще до того как дежурные выползают из шаткого уюта палаток к костру. Аркаша не курит и не пьет, по утрам сидит в позе лотоса, читает мантры и дымит ароматическими палочками. В рюкзаке у него много всяких интересных штучек, а в голове – интересных мыслей. Аркаша имеет дом на Байкале и учится в Питере на скульптора, за что в нашей компании нередко именовался «столичной штучкой».

Леха, недавно принятый в спасательский коллектив, – это как раз тот человек, для которого по идее и организуется УТС (учебно-тренировочный сплав). Леха молод, силен и вспыльчив. Он не курит и не пьет, и, в отличие от Аркаши, презирает за эти слабости всех остальных. Пока что Леха единственный, кто относится ко мне как к девушке, ухаживает и даже в рамках лагеря помогает и защищает. Как любой сильный и уверенный в себе мужчина, он великодушен, добр и галантен.

Но больше всех меня волнует Саша. Все в нем странно и непонятно, – человек с другой планеты, непонятно как оказавшийся в моем, понятном и знакомом, мире. Сашка – это кошмар блондинки. И курит, и пьет, и матерится. Орет, дурит, не стесняется в выражениях. Если Сане что-то не нравится, он добавляет к этому понятию слово «говно», образуя из двух слов одно, невыносимое, но по-матершинному точное. Говнопогода, говнорыбалка, говнокостер и так далее в том же духе. Еще и кличут его непонятно почему Толстым… Сашка высокий, сильный и да, теперь я, пожалуй, могу это признать – умный, но в то же время дурной абсолютно, обладающий той веселой разновидности дурости, которой подвержены молодые, сильные и горячие представители животного мира.

С этими жизнеутверждающими мыслями и полным чувством своей важной роли в предстоящем действии, я уползла в палатку, забывшись сном неглубоким, но благостным, излечивающим и голову, и душу от сомнений.

 

Ночью загрохотало так, что проснулись все. Потом зарядил дождь. Признаться, мне с вечера казалось, что погода распогадится, потому все вещи, пребывающие в художественном беспорядке, были убраны под тент. Благодаря этой предусмотрительности разразившийся ливень не принес мучительного и неприятного чувства предвкушения утра и мокрого рюкзака.

Саня же, приобщавшийся к природе и спавший под открытым небом, издал ор, перекрывший и звук дождя, и раскаты грома. Вопя и ругаясь на чем свет стоит, он ретировался в палатку, в которой, судя по недовольному ворчанию, его не ждали.

Утро. Дождь.

Далее по плану нам предстоит ехать на «Урале» вверх сначала по Малой, а затем – по Большой Бирюсе, с неимоверным количеством бродов, и дальнейшее продвижение целиком и полностью зависит от уровня воды. Очередной сеанс связи расстроил – Бирюса непроходима. Мы вынуждены ждать еще сутки, до следующего утра.

Каждое утро и вечер у нас сеанс связи с проводником. Его зовут Евгений и он должен доставить нас на «Урале» до прииска Катышного, откуда мы уже пешком уйдем в верховья Уды. Каждый раз в час Х все с надеждой ждут, что новости будут хорошими. Надоело сидеть на месте, все понимают, что это чревато опьянением, моральным разложением и конфликтами. Но снова и снова Евгений передает неутешительные известия: вода большая, машины не проходят, ждите. Острые приступы коллективной шизофрении продолжаются.

Мы пытаемся убить время, придумывая себе занятия. Игра в «рыбонек» – любимое занятие иркутских водников по словам Аркаши, занимает нас ежедневно. Правила игры просты, главное ее условие – это соленые иркутские крекеры в форме рыбок, коих у нас в избытке. Они выполняют роль шашек на самодельной разрисованной доске. Рыбке, вышедшей в «дамки», откусывают хвост, дабы не спутать ее с простыми смертными рыбками.

Прыгали в Уду с высокого берега, с поворотом, переворотом, вниз головой и вообще во всех возможных позах. Но после того как Саня чуть не свернул себе шею, Адмирал эту забаву запретил. Увидев как плавает Аркаша, я воспряла духом – пожалуй, впервые мне встретился человек, плавающий хуже чем я. И раз он ходит на такие реки, значит все не так уж и плохо. «А умение плавать на таких реках и не спасает» – внутренний голос как всегда разрушил мои радужные перспективы.

В конце концов, уже испробовав все забавы, с чьей-то легкой руки решили тренироваться в реанимации пострадавших. Бессознательной жертвой был выбрал Ильич, мирно спавший в палатке, но быстро пришедший в себя от наших реанимационных мероприятий.

День прошел, и хотя дождя не было, над лагерем висят бледно-серые хмурые тучи. Сегодня мы опять никуда не поехали. В отчаянии снарядили экспедицию к совсем близко расположенному аэродрому – вдруг попадется попутный вертолет… Но и вертолеты в этот день в Тофаларию не летали.

Но наконец, настал час, когда пришел столь долгожданный, практически выстраданный нами «Урал». За показавшиеся бесконечными дни ожидания, мы были вознаграждены – огромный, грязный, ревущий зверь готов был доставить нас в Тофаларию.

 

Мы сидели на горе рюкзаков в кузове ревущего «Урала», который ехал не то что вброд… он просто пёр (а как сказать иначе?) вверх по реке, время от времени выезжая на небольшие плесы и острова, руководствуясь какими-то одному водителю понятными ориентирами. Казалось, вода вот-вот начнет захлестывать через борт. Зрелище завораживало – крутые лесистые берега Бирюсы, мутная вода и наш яростный пенистый след посередине реки. Вот ведь воистину, что только русские не придумают, чтоб дорог не строить…

Не верю, что можно уснуть в этом грохоте и тряске. Да и места как-то маловато, даже если оптимистично смотреть, все равно кому-то не хватит пространства, и этот кто-то – скорее всего я, потому как самые умные и предусмотрительные уже заняли козырные места на матрасиках, давным-давно заботливо брошенных в дальнюю часть будки… Как-то мне неуютно, признаться, – непривычно существовать среди мужчин, которые относятся к тебе как к мужчине. Никто тут не носится со мной, никто не подает руки и не освобождает от обязанностей. Я, конечно, барышня не кисейная, но в данном случае просто проигрываю по массе – расталкивать здоровых мужиков в борьбе за место на грязном матрасе в кузове «Урала», прущего вброд по Бирюсе под звездным небом… Ээээ…

Не знаю, разглядел ли он сомнения, блуждающие на моей физиономии, или просто с высоты опыта и общения со мной понял все проблемы, но впервые я видела Дока таким великодушным – мне было предложено теплое спальное местечко под медицинским боком, правда, голова упиралась в скачущий как безумный борт «Урала», но это были такие мелочи по сравнению с возможностью вытянуть ноги и закрыть глаза…

Не знаю как, но я заснула, как будто провалилась в бездну.

Утро. Что может быть прекраснее утра? Только утро на краю Тофаларии, на берегу Бирюсы, куда каким-то чудом занес меня Его Величество Случай и «Урал»-амфибия… Это утро в краткое первое мгновенье, равное одному вдоху, унесло все мои сомнения, метанья и грустные мысли. Оно развеяло неуверенность, неискренность, вернуло цели, мечты и мысли. Я потянулась куда-то к небу, почувствовав, как крылья послушно поймали утренний ветер. Ну, здравствуй.

После завтрака, которого я даже не почувствовала (будучи подкрепленной не съестными продуктами, а окружающей действительностью), мы снова погрузились в «Урал» и поплыли по Бирюсе. Оставалось только наслаждаться последними часами вынужденного безделья и тряски в машине.

Но наконец – вот он, прииск Катышный, ничем, в общем-то, непримечательное место, где мы встретились с проводниками Романом и Денисом и семью лохматыми тофаларскими лошадками. Шестнадцать часов тряски в «Урале», спутанные мысли и полное ощущение безумия, свободы и будущих подвигов. Наверное, последние мозги у меня выветрились навсегда – я стояла на пороге Тофаларии, без страха и упрека, и была готова ко всему. Устав от долгой дороги, я смело канула в холодные воды ручья, мылясь и отплевываясь, оттираясь жесткой мочалкой и как-то не по-геройски оглядываясь по берегам, наслушавшись баек о медведях…

Пока мужчины разгружали «Урал» я готовила обед, нацепив дурацкий розовый фартук. Время от времени кто-нибудь радостно подбегал к костру с целью свистнуть что-нибудь вкусное и ущипнуть меня за что-нибудь мягкое. Пора завязывать с этим маскарадом…

В путь двинулись вместе с первыми раскатами грома приближающейся грозы. «Дождь в дорогу – к удаче» – прошептал мне мудрый внутренний голос. А я иду в хвосте, стирая с лица холодные струи и истерически хихикая, глядя на череду разноцветных, покачивающихся в такт шагам, весел, торчащих из рюкзаков мужчин, которые на ближайшие двадцать дней в этом мире будут мне самыми близкими людьми.

…Дождь. Брод. Мокрая от пота спина.

Постепенно дорога уходит вверх, мы лезем в долгую нудную горку (как выяснилось позже, это был перевал Катышный). Ишачий труд. Часто останавливаюсь, слушая как сердце колотится о ребра, и пытаясь поудобнее пристроить рюкзак на спине. Внизу за мной идут Аркаша и Ильич. Меня обгоняет караван лошадей с нашей поклажей и каюр, подмигивая мне, предлагает забрать рюкзак. В ответ пыхчу ему, что, мол, недалеко уже осталось и я сегодня сама. Вот дура.

Но еще чуть-чуть и я переваливаю к Мурхою, встречаю Адмирала, который ждет меня у брода. Мурхой большой, воды мне ну, по пояс будет… скользнув в него с обрывистого берега я, охнув, сжимаю зубы – вода ледяная – и крепко вцепившись в адмиральскую руку, бреду к левому берегу.

...Снова идем. Мокро, холодно и уныло. Под ногами хлюпает тропа, с ветвей капает за шиворот. От рюкзака болят ключицы. Тропа постоянно прыгает с берега на берег, приходится бродить. У меня осталось лишь небольшое сухое пятно на груди – там, под дождевиком и флисовкой, висит фотоаппарат, сохранить который сейчас моя главная задача. Стараюсь не спрашивать себя зачем я здесь... Ради него, светлого и прекрасного завтра.

На ночлег встали возле летника, поужинали под крышей, но на ночь разбрелись по палаткам. Засыпаю сном праведника под барабанную дробь дождя.  

Утро было дождливым, туман зацепился за окружающие вершины, причудливо складываются тени на склонах сопок. На завтрак пшенная каша с изюмом – отвратительная. Разломившаяся у меня в рюкзаке неучтенная шоколадка разошлась в несколько секунд, все как голодные чайки налетели на нее. Забавно смотреть на больших, сильных телом и духом мужчин, тщательно собирающих микроскопические осколки шоколада с помятой обертки.

Каюры увязывают груз, мы снимаем палатки, пакуем рюкзаки. Небольшие гривастые лошади – наши любимицы. Утром им дают по горсти соли, насыпая ее на пни. Мой рюкзак забирают на лошадь – каюры предложили это еще вчера. Глупо было бы отказываться. Ради чего? Взыгравшего самолюбия, совести или нежелания отделяться от коллектива? Нет, мол, спасибо, но эти …цать килограммов я потащу сама. Успеваю сунуть туда несколько тяжестей, которые забрала у Ильича, в том числе топор, найденный им еще на первой стоянке в Нижнеудинске.

Мы тронулись вперед, каюры остались кипятить чай, – они не торопятся, поскольку движутся гораздо быстрее нас.

Быстро теряем тропу, она тонкая, то появляется, то снова исчезает среди чахлых листвяшек. Пружинит под ногами мох, одуряюще пахнет багульником, с ветвей коварно капает за шиворот. Часто останавливаемся, ищем тропу, скачем то вверх, то вниз. Небольшие сопки сплошь заросли мхом, но на вершинах проплешины твердой земли и ягеля, растут березы. Много грибов, собираем их кто куда, планируя сготовить на обед. Несмотря на дождь, хлюпающую под ногами грязь и унылое серое небо, все бодры, на перекурах не переводятся анекдоты и шутки.

Постепенно уходим вверх и как-то незаметно влазим на сопку, где после хилой угнетенной природы становится радостно от белых склоненных березок, хрустящего под ногами ягеля, темно-терракотовых глиняных пятен под ногами, даже дождь затих. Открывается впечатляющий вид на долину Мурхоя. Жизнь была бы прекрасна, если бы не одна негоразда – тропы-то нет. Карты какие-то странные, нечитаемые, судя по выражению лица Адмирала; GPS потерян в безднах Лехиного рюкзака, и все члены экспедиции больны топографическим кретинизмом – болезнью, которая дается в наказание за легкость ног…  Наконец, спускаемся по мокрой траве, петляем, куда-то сворачиваем, продираемся сквозь кусты и о, чудо, выходим к летнику, где и запланирован обед. Признаться, мне как мультяшной Маше, хочется бегать и верещать: «Сейчас меня покормят!».

Каюры, увидев нас, обрадовались, так как, не видя по дороге следов, они уж было решили, что придется искать нас, неразумных туристов… похвастались, что видели изюбря. Мы бы тоже видели, если б не лазили по сопкам. Роман, выслушав адмиральский отчет о поисках «более удобного подхода к месту обеда» и от души улыбаясь, выдал гениальное: «Я таких туристов баранами называю, по-доброму, – вместо того, чтобы по тропе идти, они к небу лезут, ищут чего-то».

После обеда шли до позднего вечера, ночевка была запланирована под перевалом, чтобы на следующий день успеть пересечь водораздел и спуститься к Уде. Заходящее солнце каким-то нереальным цветом поливало гольцы и долину, а небольшие озера и протоки между ними как зеркала отражали небо. Усталость и красота почему-то неразрывно связаны друг с другом, может, это и есть главная жизненная ирония – чем труднее путь, тем красивее окружающий мир?

Утро. Сырые ботинки парят у костра. Мы пьем чай, осторожно облизывая ложки с медом – Аркаша строго соблюдает пайку и как добрый Айболит выдает нам ежедневно по сладкой дозе.

Сегодня нам предстоит взять перевал в 2 тыс. метров, спуститься уже в водораздел Уды и по ее притоку – реке Хатаге – дойти до устья. Там уже решим: идем дальше вдоль Уды до ее притока Чело-Монго, откуда в принципе и начинается традиционный сплав, или же прямо в устье Хатаги строимся и начинаем вторую часть нашего путешествия – водную.

Небо безжалостно чистое, будет жарко. Я боюсь, что жара сделает предстоящий перевал в два раза труднее. Выходим поздно – в 10-30, т.к. ждем пока тронутся каюры – после каравана хорошо видно тропу.

Под ногами хлюпает грязь, мы продираемся сквозь кусты и, наконец, выползаем на болото, – тянущаяся вдоль хребтов полоса желто-зеленого мха, с кое-где торчащими жалкими лиственницами. Тропы нет, пружинящий мох быстро исправляет все следы человеческого присутствия.

Постепенно подходим к перевалу, появилась глубокая тропа, и мы довольно быстро взбираемся на седловину. Горы сочатся водой, перевал прорезан ручьями и покрыт мхом. Тропа опять исчезает, проявляясь время от времени грязными, вспаханными лошадиными копытами, пятнами. Грязь чавкает под ногами, мешает ходьбе. А вокруг нереально красивые альпийские луга, яркие пятна весенних цветов – жарки, колокольчики, а ведь уже вторая половина июля... Несмотря на усталость, все радуются этим цветам, фотографируют и улыбаются им, небу и мне.

С перевала тропа хорошо набита, спускается к реке, бродит ее и снова поднимается на небольшую седловину. Дальше все время под уклон. Горы сочатся водой, то справа, то слева в ущельях видны водопады, часто в несколько ступеней. Мы растягиваемся, я иду одна, налегке, балдея от запаха теплой земли, хвои и травы…

Наконец, выхожу к Хатаге, где ответственный Адмирал сгреб мою ладошку в свою лапу и потащил вброд.

В сердце спокойно. Даже насмотревшись сегодня на каньон Хатаги, я мало думаю о том, что ждет впереди, о том, что это все-таки шестерка, а не скаутский поход, и что лезть придется скорее всего в самую жо… Возможно, просто мое воображение устало преподносить ужасающие картины порогов и водопадов или это защитная реакция сознания – жить здесь и сейчас, а не тратить драгоценную энергию на невнятные будущие переживания. Мудрый внутренний голос вроде молчит, но как будто саркастически улыбается.